Driver picks the music, shotgun shuts his cakehole
Предупреждения:
В тексте много музыки. Я не стала делать сноски - при наличии интереса все это очень легко гуглится, при отсутствии - не имеет принципиального значения. В целом, то, что слушает Йоджи - это рок и поп-рок; то, что слушает Шульдих - это хард и трэш.
Также в тексте использованы цитаты из стихотворения А.Рембо, фильмов "Достучаться до небес" и "Пираты Карибского моря" и песни A Day in the Life Битлз (в вольном переводе).
Вообще-то я не собиралась на этот раз заморачиваться с названиями для глав, потому что в итоге я их все равно уберу; но поскольку Роб Томас сделал мне этот кусочек больше чем наполовину, я не могла не выразить ему свою благодарность, пусть и таким несколько извращенным способом ))))
И под музыку оно вправду идет несколько лучше )))
Wonderful1.
Шульдих сидел за прилавком, подперев рукой щеку, и от нечего делать листал газету. Газета была не первой свежести – наверно, ее оставила девушка, которая иногда заменяла его в магазине – но какая разница, по содержанию газеты недельной давности отличаются от сегодняшних только прогнозом погоды. И то не всегда.
Он недовольно покосился на окно. Дождь, опять дождь…
Покупателей не было. Йоджи уехал куда-то к Атлантике со своей дурацкой танцевальной группой. День выдался на редкость пасмурным и скучным, и вечер тоже не обещал веселья.
Даже папаша Плафон сегодня не показывался.
Папаша был поклонником. Шульдих про себя окрестил его Плафоном – за блестящую лысину – и каждый раз мысленно закатывал глаза, завидев в дверях магазина знакомую коренастую фигуру. Стать предметом страсти пятидесятилетнего нотариуса – это так глупо, что даже не смешно.
Ладно, первый его, Шульдиха, любовник был ненамного моложе. Но он был из тех, кому не отказывают. Твердо знал, чего хочет и как это получить. И самого Шульдиха научил – хотеть и брать. Хорошо научил. Почти всегда получалось.
- Уезжай, - сказал Кроуфорд. – Нет смысла оставаться здесь. Поезжай в Европу.
- Открой мои счета.
- У тебя нет никаких счетов, Шульдих. Это просто еще один корпоративный миф – об уединенном домике в Альпах и достойном способе встретить старость. Ты хоть раз видел паранорма на пенсии?
Шульдих мрачно похвалил себя за проницательность – не зря ожидал прощальной подлянки от родной организации.
- Я дам тебе денег на первое время. И документы. Подыщи себе какое-нибудь занятие. Найди работу – чем проще и скучнее, тем лучше. Остриги свои чертовы волосы.
- Ты мне еще жениться посоветуй, чего уж там.
- Это было бы идеально. Но, боюсь, из этой затеи все равно ничего хорошего не выйдет, с твоим-то складом характера. Даже если не учитывать твои сексуальные наклонности.
- Знаешь, я как-то все-таки привык их учитывать, - хмуро съязвил Шульдих.
- Тогда выйди замуж, - глазом не моргнув, парировал Кроуфорд. - И лучше, если это будет человек, которого можно посвятить в суть твоей проблемы. Хотя, разумеется, последнее условие сводит выбор к ничтожному минимуму.
Шульдих не дрогнул лицом, но внутренне передернулся. Изматывающие головные боли и постоянный напор чужих мыслей – как напор крови в сосудах гипертоника – были делом привычным, а потому терпимым; но от унизительного осознания собственной профнепригодности хотелось биться головой. Хотя бы с целью вытрясти из нее дурацкие афоризмы о загнанных лошадях.
Будь он проклят, если посвятит кого-то в суть своей «проблемы».
В сложившейся ситуации полное отсутствие какого-либо сочувствия со стороны Кроуфорда как-то утешало. По всей видимости, ублюдок в принципе неспособен был на сочувствие – но Шульдих предпочитал трактовать это как знак уважения.
Именно тогда он всерьез подсел на «Мисфитс» и «Тестамент». Неистовый ритм ударных и пулеметное стаккато басов неплохо заглушали всё, чего не хотелось слышать.
Пару дней Шульдих развлекался мыслью о самоубийстве. Пустить пулю в висок – чтобы эффектно и наверняка. Вынести нахрен взбесившийся мозг, раз и навсегда покончив с его сюрпризами и подвохами…
Как ни странно, умирать не хотелось – особенно теперь, когда он впервые оказался полностью свободен. Свободу надо было распробовать. Новую жизнь предстояло обкатать, чтобы как следует оценить.
Жизнь простого обывателя оказалась полна ежедневных квестов, как у того парня, которого штормом занесло на тропический остров. Почти в совершенстве владея французским – языки ему всегда давались слету - Шульдих не владел элементарными навыками общения. Зная, как сказать, понятия не имел - что говорить. Как убедить, когда нельзя заставить. Как сбить цену за аренду квартиры. Куда обратиться, чтобы подключили Интернет и кабельное телевидение. Его этому не учили, черт побери!
Его учили не этому.
И вокруг было слишком много людей…
В первые дни он носил с собой пистолет – карманный «Бобкэт 21» - а потом перестал: уж очень велико было искушение спустить курок.
Папаша Плафон стал первым, кого он встретил в этой толпе туземцев. Его, Шульдиха, собственным прирученным попугаем.
Как типичный представитель своей профессии, Плафон был себе на уме. Но когда человек делает вид, что читает список треков в новом альбоме «Джамирокуай», а в голове у него в это время крутится «Цветами окружен, он крепко спит; и, словно дитя больное, улыбается безмолвно. Природа, обогрей его и огради»… - рано или поздно становится ясно, в чем причина такого лирического настроения.
Шульдих понятия не имел, что это за стихи. Какой-нибудь классик… Если да, то Брэд наверняка сказал бы. И… Крайски сказал бы.
- Я говорил с учителем литературы. Он тобой очень недоволен. Правда, он предполагает, что у тебя трудный возраст, психическая неустойчивость и физические перегрузки… а я вот считаю, что ты просто обнаглел, мальчик мой. Обнаглел и обленился. Но я не стану тебе объяснять ценность классического образования в целом и курса литературы в частности. Я тебя накажу – так выйдет быстрее и эффективней.
- Эффективность – наше второе имя…
- Совершенно верно. Дерзить будешь ночью – не могу не признать, что это часть твоего своеобразного шарма – а сейчас закрой рот и иди за мной.
Крайски был блестяще образованным и потрясающе разносторонним человеком, которому только отсутствие паранормальных способностей помешало пробиться к верхам управления Розенкройц. Поэзия тоже входила в список его интересов. Поэзия, антропология и юноши от пятнадцати до двадцати.
Их с Шульдихом взаимовыгодное «сотрудничество» продолжалось без малого четыре года. А потом Шульдих улетел на Балканы в составе Шварц, а Крайски… очевидно, занялся чьим-нибудь еще воспитанием.
Папаша Плафон ничем не напоминал Крайски, кроме возраста и любви к стихам. Он был удивительно сдержан, деликатен и ненавязчив не только на словах, но и в мыслях. Шульдих готовился отшить нового знакомого при первом же намеке на секс, но никаких намеков так и не последовало. Ему приносили кофе в пластиковых стаканчиках, подвозили до метро, ссужали мелочью, если не работал разменный автомат – и больше ничего.
Шульдих не пытался постичь природу этой бескорыстной привязанности. Да и как? Знать, о чем они думают – одно дело. Понимать, почему они это думают – совсем другое.
Неважно. Если тебя ценят, значит, есть за что. Когда не ценят – вот это гораздо хуже…
Он только изредка задавался неприятным вопросом: не излучает ли его электромагнитное поле сигналы SOS?
Колокольчик у входа затрезвонил, как будильник посреди глубокого сна. Шульдих вздрогнул. Если на двери «Конеко» висела похожая хрень – неудивительно, что Вайсс вечно ходили такие дерганые.
Не глядя по сторонам, покупатель целенаправленно устремился к нему. Шульдих отложил газету и поднялся на ноги.
- Добрый день. Чем могу вам помочь?
Покупатель принес с собой прохладу, запах дождя и дорогого парфюма. В руках у него не было зонта, но расстегнутый плащ поверх делового костюма казался почти сухим. Только волосы потемнели от влажного воздуха – а может, они у него и вправду такие, шоколадного оттенка. Он снял очки, тщательно протер стекла и снова надел, прежде чем заговорить.
- Я хотел бы подобрать альбом или сборник - что-нибудь в стиле мягкого рока, желательно англоязычного… в подарок моей девушке.
- Келли Кларксон? Кэти Перри? Мишель Бранч?
- Я не уверен… - Покупатель улыбнулся, вежливо и чуть растерянно. - Она вечно слушает свои диски у меня в машине, но я так и не научился их различать. Что-то вроде… пам-пара пам пара-рам, пара-рам, пара-рам…
В мозгу у него мелодия звучала яснее и, несомненно, правильней. Шульдих протестующе вскинул руку, и мужчина смущенно умолк.
А музыка продолжалась.
- «Матчбокс Твенти». Вашей девушке понравится. - Шульдих повернулся к стойке, чтобы отыскать диск, и в этот момент поймал картинку, на которой не без удовольствия опознал самого себя.
Он оглядывался через плечо, низко склонившись над прилавком – щеки раскраснелись, волосы разметались. Расстегнутые джинсы были спущены до колен.
Ого. А парень-то не такой тихоня, каким кажется. В представлении Йоджи он, Шульдих, никогда не выглядел таким… порочным. То есть наоборот, в представлении Йоджи он как раз был порочен до мозга костей - только эта порочность была иного рода.
Шульдих помедлил, смакуя картинку. Это может быть интересно…
Он вложил диск в пакет с логотипом магазина и выбил покупку. Отдавая пакет, намеренно коснулся кончиками пальцев руки мужчины, там, где под тонкой кожей запястья бился пульс. Покупатель на секунду замер, потом медленно поднял глаза.
- Андре, - представился он, понизив голос, словно кто-то мог подслушать.
Шульдих усмехнулся.
- Я - Курт.
Ему нравилось иметь отдельные имена на разные случаи жизни.
Имя для Эсцет. Имя для Шварц. Имена для недолгих знакомых - особенно тех, кого не планировалось убивать. (Шульдих знал, что это глупо, но ничего не мог поделать - ему было не все равно, запомнят его как Алекса Снайдера или как Януша Кравчика. Иногда уже в процессе общения он понимал, что ошибся с выбором; приходилось залезать поглубже в мозги собеседнику – ну, или сопостельнику - и менять информацию. Благо тогда это еще не представляло большого труда).
Имя для Йоджи.
- Эй, Шу, возьмем мороженого?
- Я ведь сказал тебе, как меня зовут.
- Да... черт, прости. Никак не привыкну.
- Тренируйся. Ну-ка, скажи: «Макс, хочешь мороженого?» А теперь: «Отличная погода, Макс!» Хороший мальчик. Видишь, это не больно. А теперь скажи: «Макс, гелибт… их либе дих».
- Макс, а ты не перегрелся? Вроде не жарко уже...
- Кудо, ты же не знаешь немецкого.
- Не держи меня за дурака, это-то я знаю. И не только это.
- А что еще?
- «Же тэм». «Ти амо». Ээ… «Фом рак хун».
- Это корейский?
- Неа, тайский. «Ай лав ю», конечно…
- Отлично, отлично! Не забывай только добавлять «Макс».
- А ты не забывай подмигивать, когда шутишь, а то я ведь могу не так понять.
Сегодня он ощущал себя как Курт. Просто Курт – и всё. Без фамилии.
- Это ведь немецкое имя, да? Ты хорошо говоришь по-французски. Великолепно просто.
- Я еще много чего делаю просто великолепно, - с нажимом проговорил Шульдих. - Хочешь проверить?
- Да.
- Я заканчиваю в семь. Заедешь за мной?
- Обязательно.
Что ж, возможно, добираться на метро сегодня не придется.
Андре направился к выходу. Уже у самой двери обернулся:
- Я, наверно, должен предупредить, что… предпочитаю сверху…
- Без проблем, - нетерпеливо перебил Шульдих. – Мне нравится и так, и так.
Андре снова улыбнулся и, кивнув на прощанье, вышел из магазина.
Без четверти семь Шульдих подумал, что покупателей уже не будет – к пророку не ходи, - и решил закрываться. Как раз будет время покурить, во дворе под навесом.
Но когда он вышел во двор, темно-зеленый порше уже стоял у входа. Шульдих начал опускать ставни. Дождь так и не прекратился, а, наоборот, еще усилился, и капли дробно барабанили по жестяному подоконнику витрины.
Андре вышел и встал рядом с машиной. Ближе не подходил, просто почему-то считал нужным ждать под дождем.
- Уже уходишь, Дольф? До семи еще десять минут.
А вот и папаша Плафон, собственной персоной.
Ну да, для папаши он был Рудольф Ратценбергер. Хорошее, сильное имя – целых четыре «р». Кроуфорд смеялся, когда впервые услышал. Тогда Шульдих ехидно заметил, мол, перевеса в одно «р» ему вполне достаточно, а то назвался бы Рихардом.
Всё фигня. Просто надо же чем-то застолбить свое место в новой реальности, где он не принадлежит ни Розенкройц, ни Шварц, а от богатых и разнообразных возможностей дара в распоряжении осталось только пассивное восприятие. Шизофренические напевы трэш-рока и четыре «р» в новом имени – якоря не хуже любых других.
- Ухожу, как видишь. А ты что-то сегодня припозднился.
- Так получилось. Я был занят весь день. – Папаша шагнул ближе, загородив его от дождя краешком своего зонта.
- Вот и не показывал бы носа на улицу. Еще заработаешь ревматизм. Или соскучился?
- Ну, как сказать... Я слышал, «Вайт Страйпс» выпустили новый альбом. Называется Elephant. У тебя еще нет?
- У меня всё есть. Только завтра. А сейчас у меня свидание. – Шульдих убрал ключи в карман и, вынырнув из-под зонта, направился к машине.
- Дольф.
- М? – не оборачиваясь, отозвался он.
- Ты его знаешь?
- Надеюсь, скоро узнаю, - хохотнул Шульдих.
- Будь осторожен, хорошо?
Шульдих махнул рукой на ходу:
- Ты это ему скажи.
Эти двое не сводили с него глаз: один взгляд был нацелен в лоб, другой упирался в затылок. Взгляды-булавки – всегда наготове пришпилить очередной экземпляр человеческой породы к листу картона с заранее подписанным названием.
Мальчик из класса «S», задиристый, но гибкий и покорный. Парень из магазина, красивый, но капризный и резкий на язык. Строптивый подчиненный. Шикарная подстилка. Социопат, склонный к садизму, развращенный собственным даром.
Sorry, wrong name. Он не такой.
Его здесь нет.
Вот она, настоящая неуязвимость, покруче ментальных щитов и сверхскорости.
Его здесь нет.
Ищите.
- Прежде, чем мы куда-то поедем, я тоже хочу предупредить: мне до смерти надоели отели и съемные квартиры. А уж хостелы, салоны автомобилей и кабинки общественных туалетов мы не будем даже обсуждать, - заявил он, устроившись на пассажирском сиденье.
Андре серьезно кивнул.
- Тогда будь моим гостем.
- С удовольствием.
«Особенно если апартаменты у тебя такие же шикарные, как ты сам», - мысленно добавил Шульдих.
Он достал сигареты и закурил – на улице так и не успел.
- Открой окно, пожалуйста, - сдержанно попросил Андре.
- Там дождь.
- Да, правда. Извини. – Он щелкнул кнопкой воздухоочистителя.
Шульдих пожал плечами и опустил стекло. Какой смысл выделываться? Не имеет значения.
Мир – огромное скопище людей, которые не имеют значения.
Шульдих знал за собой склонность к пафосным сентенциям.
Дом был старинный, восьмиэтажный, в «Золотом треугольнике» восьмого округа.
- Первая дверь направо, - подсказал Андре на выходе из лифта.
Квартира тоже оказалась вполне под стать своему хозяину: скругленные углы, приглушенные тона, натуральное дерево, картины на стенах, явно дорогие, но скромные по размерам. Плотные, наглухо задернутые шторы на окнах.
- Кофе, чай? Ах да – ты же, наверно, есть хочешь? Погоди, я посмотрю, что у меня есть. – Теперь он почему-то начал суетиться. Не сильно, со стороны почти незаметно. Обычный человек бы не заметил.
Шульдих был лишен благословенной возможности не заметить, но счел за лучшее не обращать внимания. Он улегся на обитый синим велюром диван, откинул голову на подушку и закрыл глаза. Из кухни доносились шум воды, позвякивание посуды и шорох полиэтиленовых упаковок.
Через несколько минут в гостиной был накрыт легкий ужин на скорую руку.
- Будь как дома, - галантно предложил Андре. – Я в душ, если не возражаешь.
Шульдих не возражал. Чай был вкусным – наверно; вообще-то он никогда не разбирался в безалкогольных напитках – а тонко нарезанная форель на ломтиках багета заслуживала того, чтобы уделить ей несколько минут.
Заскучать он не успел: Андре появился из душа, в белой майке и свободных домашних брюках. Шульдих испытал легкий приступ веселого раздражения: это должен был быть махровый халат! Черный, непременно черный – ну, или, в крайнем случае, бордовый.
- Я пожадничал? – улыбнулся Андре, увидев пустую тарелку из-под бутербродов. – Сейчас сделаю еще.
- Нет, спасибо; я сыт. – Шульдих направился в ванную, на ходу стаскивая футболку.
В ванной еще пахло влагой и чем-то пряным, но было удивительно чисто и прибрано. Кудо, засранец, вечно оставлял после себя лужи, мокрые полотенца и незакрытые флаконы.
Шульдих включил гидромассаж и влез в кабинку.
Как же давно он не принимал душ с таким комфортом! В большой комнате, где не надо лавировать между полками и шкафчиками, в просторной кабинке, где можно потянуться и развернуться, как душе угодно…
Ладно, допустим, у тесных кабинок тоже есть свои преимущества.
Когда ты встаешь под душ - ему приходится отодвинуться к самой стенке, в угол. Одним своим появлением ты загоняешь его в угол. Но он привык. Он просто делает шаг назад, а ты – шаг вперед, и вот вы уже оба в этом углу, и уже получается – не ты загнал, а он… впустил. Здесь единственное место, где вода не льется прямо на голову. Она льется тебе на спину, а вот ему приходится прижиматься спиной к вечно холодному кафелю – и это хорошо, должно же хоть что-то напоминать, какой тут правильный расклад… ну, в смысле, расстановка.
Шаг второй: пальцы в волосы и оттянуть, на эти оставшиеся до стены пару сантиметров, а другой рукой, подушечкой большого пальца, провести по горлу, от подбородка вниз – до кадыка, и задержаться там, прижать, чувствуя, как палец зудит от нетерпеливого желания надавить сильнее, резче, чтобы хрустнуло… сделать теплое горячим, тихое – громким, розовое – красным… Конечно, ты сумеешь сдержаться. Скорей всего. По правде говоря, ты не уверен. А вот он почему-то уверен – или тоже полагается на зыбкое «скорей всего» - и поэтому не отстраняется. Ему неудобно, уже почти больно, но он не отстраняется, только сглатывает, отчего кадык мягко перекатывается под пальцем, и закрывает глаза.
И вы оба знаете, что третьим шагом будет – ладонь на затылок и слегка надавить… но не сейчас. Еще не сейчас.
Шульдих закрыл воду, вытерся, бросил полотенце на пол и вышел, не потрудившись одеться.
- Ну надо же… ты на самом деле такой рыжий.
Твою мать!
Шульдих ничего не имел против взглядов, направленных ниже пояса (благо там было чем гордиться), но теперь он твердо решил: следующий, кто скажет эту сакраментальную фразу, получит руброфобию на всю оставшуюся жизнь. Даже если придется заплатить очередным припадком.
- Выпьешь что-нибудь? – спросил Андре, явно стараясь замять неловкость. - Виски, коньяк, ликер?
- Потом. – Коньяк – это всегда хорошо, но время идет, а подъем в половине седьмого утра никто не отменял. – В спальню, или ты предпочитаешь здесь?
- В спальню.
Спальня тоже была в каком-то навороченном стиле – не то хайтек, не то модерн – ну да неважно; главное, что кровать оказалась широкой и в меру жесткой. Шульдих тут же раскинулся поперек матраца, верный принципу Форда: лучше сидеть, чем стоять, а лежать – еще лучше.
Андре предусмотрительно выложил на прикроватный столик пачку презервативов и тюбик со смазкой, то и дело поглядывая на Шульдиха, думая только о нем – о его плоском животе, мускулистых ляжках и уже слегка затвердевшем члене. Он так решительно отгонял все другие мысли, что было ясно: у парня какие-то проблемы.
А впрочем, если искать партнера без проблем, сдохнешь от недотраха.
Сначала он снял майку и брюки, и только в последнюю очередь потянулся к дужкам очков.
- Нет, - сказал Шульдих. – Оставь.
- Как хочешь. – Андре навис над ним, встав коленями на постель. – Целоваться они не мешают.
Целовался он хорошо – едва ли не слишком хорошо; Шульдих не любил затягивать прелюдию. Он отстранился и красноречиво двинул бедрами:
- Как насчет более интимного поцелуя?
- Конечно. – Андре с готовностью переместился ниже и зашуршал упаковкой Hot Rubber.
Навык у него явно имелся. И желание тоже. В отличие от некоторых…
Йоджи напрочь отказывался брать в рот – очевидно, это шло вразрез с его представлением о мужском достоинстве. Во всем остальном он был восхитительно талантлив, схватывал буквально на лету, и даже во время минета смотрел и впитывал, будто запоминал – ну, пока мозги не сносило ощущениями – иногда казалось, стоит чуть надавить… Шульдих не давил. Нарочно. Из какого-то извращенного упрямства. И потом, минет он мог получить где угодно, а это опасливое любопытство на самой границе между «Ни за что!» и «Заставь меня» чертовски возбуждало.
Иногда это так забавно – не помогать человеку выйти за пределы собственноручно очерченного мелового круга.
А иногда хочется вывести. Пинком.
Он подхватил Андре под колено, рывком перевернул, подминая под себя, всем весом наваливаясь сверху.
- Что ты делаешь? Я же сказал, я не…
- Не дергайся. - Шульдих положил ладонь ему на горло и слегка стиснул – не придушить, а просто дать почувствовать, что может. – И тогда все будет хорошо. Вот увидишь, тебе понравится. А если будешь послушным - возможно, останешься жив.
Он поверил, сразу. Карие глаза распахнулись, испуганно метнулись туда-сюда и, натолкнувшись на взгляд Шульдиха, застыли. Андре медленно кивнул – вернее, попытался.
- Отпусти, - одними губами проговорил он. – Не буду… сопротивляться.
Что и требовалось доказать... Люди делятся на тех, кто хочет подчинять, и тех, кто готов подчиняться. Шульдих всегда хотел быть тем, кто диктует правила. Только с Крайски ему еще силенок не хватало, а с Кроуфордом это напоминало бессмысленное перетягивание каната, а с Йоджи…
Шульдих ослабил хватку, но руку на всякий случай не убрал.
- Погаси свет, пожалуйста, - тихо сказал Андре. Тем же нейтральным тоном, каким просил открыть окно в машине.
- Детка, я не для того сплю с мужчинами, чтобы потакать бабским капризам, - отрезал Шульдих. – Я хочу видеть, кого трахаю.
Скажи мне, с кем ты спишь, и я скажу, насколько ты крут – в богатой событиями сексуальной жизни Шульдиха эта установка не сработала всего дважды: когда он не сумел заполучить Кроуфорда и когда решил, что хочет Йоджи.
В отличие от Брэда – безусловного альфа-самца – Йоджи не являлся не только ценным призом, а даже простой звездочкой на фюзеляже. Его и соблазнять-то особо не пришлось – одно название, что натурал. Было в нем что-то… андрогинное. И дело даже не в его чувстве стиля (которое Шульдих в целом одобрял), и не в манере стоять, вальяжно прислонившись к стене и выставив бедро – только таблички с ценой не хватает - и уж совсем не в отсутствии волос на груди и синеватой щетины на подбородке.
В Йоджи ощущалась внутренняя готовность отдаться. Не только в постели. Он мог отступать, защищаться, парировать удары - но в глубине души отчаянно желал быть хорошим мальчиком. Хоть для кого-нибудь.
А Шульдих слишком любил, когда ему сопротивлялись.
Впрочем, он по жизни был сам себе враг.
Продолжая придерживать Андре, он потянулся за тюбиком. Одной рукой открутил колпачок, выдавил смазку на пальцы, размазал по члену и, вздернув парня за бедро, засадил без дальнейших церемоний. Андре поморщился и страдальчески закусил губу, но смолчал.
- Закричишь, - пообещал Шульдих, склонившись к самому его лицу. – Обязательно.
В былые времена он мог вытянуть из человека самые сокровенные страхи, выдернуть на поверхность самые мучительные воспоминания, перетасовать и разложить из них пасьянс. Это не было приятно – копаться в чьих-то вонючих тайнах – и Шульдих никогда не делал этого для развлечения, но он мог! И, черт побери, каким же он был кретином, когда брюзжал и кривился, вместо того чтобы ловить кайф от осознания собственной силы.
Теперь ему оставалось только терзать несопротивляющееся тело, вгонять себя в неподатливую с непривычки плоть, твердым в твердое, грубо и позорно.
Шульдих посильнее сжал руку на горле Андре. Чужое сознание панически рванулось, обдав его потоком горячего ужаса, а потом словно подернулось целлофановой пленкой и начало медленно затухать.
«Вот так, Йоджи, да? А что, пожалуй, в этом и правда что-то есть…»
Он помнил, каково это – только, что называется, с другой стороны. Как темнеет в глазах и сердце сменяет бодрое «тук-тук» на сонное «тик… так…» - будто кто-то позабыл завести часы.
Он помнил…
Вначале было зло и страшно, в конце – больно и холодно, но в промежутке между тем и другим, когда они падали, связанные Йоджиной леской, плавно летели вниз, как осенние листья, медленно шли ко дну, как два парусиновых мешка, отпущенных с чумного корабля…
…было спокойно.
И тихо - до звона в ушах.
Шульдих застонал, барахтаясь в волнах двух оргазмов – своего и чужого.
Люди просто прекрасны, когда кончают. В этот момент они не думают. Совсем. На несколько блаженных секунд их мысленный монолог прерывается.
Будь его воля, Шульдих превратил бы весь мир в один огромный публичный дом.
Он откинулся на спину на разворошенной постели. Хорошо бы еще заткнуть свой собственный внутренний голос.
Что, доволен?
Нет.
Это было глупо. Нет, это было приятно… но глупо.
Вдвойне.
Совсем не то, чего он хотел.
Андре пошевелился. Глаза его за стеклами очков постепенно приобретали осмысленное выражение.
- Вот это и называется - найти приключений на… - Он осекся и осторожно ощупал горло.
И еще раз «ого». Что, даже истерики не будет?
- Нельзя всё время только брать, - наставительно заметил Шульдих, стягивая скользкий от спермы и смазки презерватив. – Иногда приходится и давать.
Андре закашлялся.
- Воды? – предложил Шульдих.
Он почти жалел сейчас этого парня. Почти сочувствовал ему. Они только что разделили момент тишины, более интимной, чем секс, более оглушительной, чем простой оргазм, более откровенной и содержательной, чем доступные чтению поверхностные мысли…
- В холодильнике. - Андре приподнялся на локтях, опасливо глядя на него. - Ты… правда мог бы меня убить?
- Нет, - хмуро бросил Шульдих.
Разве что под запал, как тогда в клубе. Или из милосердия - но ему не особенно знакомо это чувство, да и Йоджи не одобрил бы такой формы проявления любви к ближнему.
Хотя откуда бы Йоджи узнать?
- Я так и подумал. Ты не похож на психа.
- О, неужели? А что ж ты тогда поддался? Любишь ролевые игры?
- Обожаю просто… Вся моя жизнь – сплошная ролевая игра.
Что ж, у каждого свои посткоитальные развлечения: одних тянет поговорить о жизни, а другие предпочитают неторопливо подымить сигаретой. А есть еще третьи, которые вообще любят совмещать…
Шульдих сполз с кровати и отправился на поиски минералки и собственных джинсов.
Черт, лениво-то как… Обычно это Йоджи вставал, находил сигареты, закуривал – оставалось только время от времени протягивать руку и перехватывать у него затяжку-другую.
Ладно, пора закругляться. Сигарета, душ – такой кабинкой грех лишний раз не воспользоваться – и домой.
Он принес и отдал воду. Щелкнул зажигалкой, затянулся и принялся рассеянно перебирать лежавшие на музыкальном центре диски. «Три Янн», Лонни Донеган… надо же, «Депеш Мод»… О, а вот этот еще сегодня утром стоял у него в магазине.
Шульдих содрал целлофановую обертку и вытащил диск. Вставил в дисковод и нажал кнопку.
- No I would not sleep in this bed of lies
So toss me out and turn in
And there'll be no rest for these tired eyes…
Йоджи любил это сопливое дерьмо.
- Музыка для баб. И для педиков.
- Ты явно попадаешь в одну из категорий. - Йоджи сидел на корточках перед ветхой стиральной машиной, которая давно угрожала сломаться и вот, наконец, осуществила угрозу. Ни один из них понятия не имел, как ее чинить, а получить замену от хозяина квартиры нечего было и надеяться.
- Я не педик, - придирчиво возразил Шульдих. - Я гомосексуал.
- Какая разница…
- Гомосексуал – это ориентация, а педик – это… характер. Так что попадаешь ты, а не я.
Йоджи хмыкнул, с любопытством заглядывая в открытое смотровое окно. Потом поднял голову и усмехнулся.
- Слушай, а сука – это пол, ориентация или характер? Просто чтобы знать, с чем мы имеем дело в твоем случае.
Дразнить Кудо в последнее время стало совсем неинтересно, а порой и рискованно: он тут же закрывался и только отшучивался, а язык у него был острый.
- Тебя отвезти? – предложил Андре, одеваясь.
Шульдих задумался. С одной стороны, прочно вбитые навыки безопасности подсказывали не засвечивать свое место обитания. С другой – он все равно уже засветился с местом работы… и к тому же, очевидно, напрочь отбил у парня охоту искать повторной встречи.
- Да, было бы неплохо.
В машине они опять молчали. Шульдих прикрыл глаза и вспоминал про себя мелодию The New Order, чтобы случайно не попасть в резонанс с чужими мыслями. Остановка застигла его посреди гитарного соло, и он чуть не вышел так же молча, на этой бурной стремительной волне - но все-таки помедлил и обернулся.
- Знаешь… найди себе постоянного партнера. Снимать случайных знакомых – это чревато.
- Ценный совет от того, кто уезжает с первым встречным, - язвительно заметил Андре. – Ты и вправду думаешь, что самый сильный?
Хороший вопрос.
Шульдих привычно растянул губы – как известно, улыбка требует гораздо меньшего напряжения лицевых мышц, чем хмурая гримаса. И раздражает окружающих гораздо больше.
- Может, и не самый, - легко согласился он. – Но я определенно в списке.
2.
Мобильник заверещал, едва Шульдих успел переступить порог. Он откинул крышку, прижал телефон плечом, запирая дверь:
- Алло, меня зовут Мартин Брест. А я тут как раз граблю ваш вшивый банк…
- Любой из смертных, кто возьмёт хоть одну золотую бляшку, обречён на вечные муки, - незамедлительно отозвался Йоджи. – Как ты там, придурок?
- В твое отсутствие? Зашибись просто. – Шульдих перехватил телефон и потянулся к клавише выключателя. - Знаешь, где я сейчас был?
- Где? – с любопытством спросил Йоджи.
Лампочка коротко пшикнула, вспыхнула и тут же погасла. Шульдих мысленно чертыхнулся.
- Эй, ты что, уснул?
- Нет.
- Так где ты был?
- Просто… гулял. – Он снял плащ, ощупью добрался до кровати и растянулся навзничь.
- Поосторожней там со своими ночными прогулками.
- О, да ты, никак, беспокоишься за меня? – Шульдих дрыгнул ногой, сбрасывая ботинок. – Это очень трогательно, конечно, но совершенно излишне, и вообще… иди в жопу со своими заботами! – раздраженно гаркнул он в трубку.
- Ты чего? – Йоджи как будто слегка удивился, но не особенно впечатлился этим выплеском.
Шульдих немного сник.
- Так… достало всё. Хочу на Кипр. Или на Сицилию. Тебе хорошо, у тебя там море…
- У меня тут плюс шестнадцать и работа с утра до вечера.
- Это не работа.
- …И «это не работа» с утра до вечера, - миролюбиво поправился Йоджи.
Шульдих нащупал ступней выключатель настольной лампы, которая, вопреки названию, всегда стояла на полу возле кровати. Мешанина лучей, брызнувших из просветов плетеного абажура, осветила разбросанную одежду, рассыпанные по полу монеты – выпали из бумажника, а собирать было уже некогда – кружку с грязной лужицей недопитого кофе… Маленький локальный Апокалипсис.
Мда, это вам не апартаменты на рю Марбеф…
Дождь за окном уже не шелестел и даже не барабанил, а ревел, как Ниагарский водопад. Шульдих запустил свободную руку в волосы и, морщась, помассировал череп – дурацкая метеочувствительность, как будто мало проблем с головой! - подтянул к себе подушку и, закрыв глаза, потерся о нее щекой и ноющим виском.
Судя по слабо-цветочному, смутно-медовому аромату Shiseido, это была подушка Йоджи.
- Йоджи, давай трахнемся, - сказал Шульдих, не открывая глаз.
- Неожиданно, - хохотнул тот. - По телефону, что ли?
- А что, по телефону не умеешь?
- Слушай, я тут сижу на полу в коридоре гостиницы. Не самое подходящее место для дрочки, не находишь?
- Твои проблемы. Я вот лежу на кровати и нахожу это место более чем подходящим.
- А это – твои проблемы, - отбрил Йоджи. - Может, для тебя новость, но люди не всегда общаются посредством секса…
- Это ты мне будешь объяснять?
- …Иногда они просто разговаривают.
- Разговаривают?! – взвился Шульдих, рывком усаживаясь на постели. - Я знаю всё, что они собираются сказать, еще до того, как они откроют рот! Думаешь, мне это интересно? Да я…
- О чем я сейчас думаю? – перебил Йоджи.
- А?
- Скажи мне, о чем я думаю. Я не закрыт.
- Давай будем считать этот вопрос попыткой лести, а не очередным проявлением твоего идиотизма, - великодушно предложил Шульдих. - Между нами не меньше полутора сотен километров, если я правильно помню географию этой страны.
- Вот видишь. Значит, мы все-таки можем поговорить.
- О чем?
- Ну, к примеру, те, кто… живет вместе, иногда рассказывают друг другу, как прошел день.
- «Встал. Постель убрал. Попил воды, башку продрал. Глядь на часы - осталось пять минут!» - желчно процитировал Шульдих. - Это классика, Йоджи. Что тут интересного? И я совершенно точно не собираюсь спрашивать, как прошло твое выступление, жиголо.
- Сноб. – В трубке опять послышался смешок. – Лучше плясать за деньги, чем сидеть на мели дважды в месяц. Кстати, слушай, у меня есть идея. Может оказаться…
- У меня тоже есть идея, - оборвал Шульдих. - Хочу трахнуть тебя на Эйфелевой башне.
- Что… - Голос Йоджи ошеломленно скакнул. - Там холодно сейчас.
- Со мной не замерзнешь. А знаешь, там ведь в любое время года экскурсии, и не только из Европы. Японцев полно… Хочешь быть трахнутым на глазах у соотечественников, м?
- Нет, - отрезал Йоджи.
- Хо-о-очешь. Мечтаешь просто, чтобы тебя отымели. Унизили. Оск-вер-нили. Поставили на колени и заставили отсосать. Ты просто боишься, что я – не тот, кому… ну и правильно боишься, - заключил Шульдих неожиданно для самого себя.
- Ты псих. - Йоджи слегка задохнулся – не то от возмущения, не то от возбуждения, не то от того и другого одновременно.
- Ты тоже. Это здесь при чем?
- Я хочу быть нормальным. А тебе нравится быть психом.
- Мне нравится быть мной. Ты тоже хотел бы быть мной, но у тебя в жизни не получится.
- Это твоя формула аутотренинга?
- Иди к черту…
На минутку повисло молчание.
- Наверно, ты мог бы меня заставить, - задумчиво предположил Йоджи. – Не сейчас, а раньше, когда… - он запнулся и договорил совсем тихо: - Я видел, как ты это делаешь.
- С Сакурой, да, - охотно подтвердил Шульдих. – Здорово, правда?
- Нет, - сказал Йоджи. – Бедная девочка…
- «Бе-е-едная де-е-евочка», - издевательски передразнил Шульдих. – К твоему сведению, она хотела его убить.
- Не ври.
- Не имею такой привычки.
- Она его любила.
- Одно другому не мешает. Вся эта так называемая любовь - на самом деле бешенство гипофиза, который подсаживает организм на собственные гормоны, как на наркотик. Но пока человеку не отказали последние мозги – где-то на задворках разума, тайком от себя он всегда мечтает соскочить. Вот и она тоже хотела вернуться к нормальной жизни. Не знать того, что пришлось узнать, не видеть того, что пришлось увидеть. Вернуть невинность – фигурально выражаясь, - со смешком уточнил он. – Вернуть почку…
- Это же дико – считать, будто Айина смерть вернула бы ей почку.
- Сознательно она так не считала, конечно. Но подсознание, Йоджи – фантастически примитивное устройство. Оно может связать что угодно с чем угодно. Почка пропала, «Айя-сан» появился… Мне оставалось только ткнуть «бедную девочку» носом в эту связь и закрепить ее.
Йоджи издал какой-то неопределенный сдавленный звук – не то вздохнул, не то сглотнул.
- Но она сопротивлялась. Если это так просто, как ты говоришь, почему она сопротивлялась?
- Не спрашивай, я сам охуел. - Шульдих снова поморщился. Может, именно тогда и начались проблемы? Что, если как раз из-за этой мелкой влюбленной сучки его щиты дали первую трещину – тонкую, как волосок, как будто паук-косиножка высунул лапку из-под половицы… сначала одну, за ней вторую, третью, а потом – КР-Р-Р-Р-РАК…
- Значит, не все поддается твоему контролю, да, Кукловод? Даже тогда – не всё, а уж теперь...
- А что, если я тебе наврал, – холодно процедил Шульдих, – про щиты и вообще? И закрываться научил только для вида, а на самом деле читаю тебя, как ежедневную газету? Что, если я тебя полностью контролирую, и вся твоя теперешняя жизнь – не более чем иллюзия?!
- Ладно.
- Что?
- Я сказал, ладно, - отчетливо повторил Йоджи. – Меня устраивает. Ты только не меняй мне эту иллюзию, договорились?
Шульдих почувствовал, как запульсировало в висках.
- Кудо, - с тихим бешенством проговорил он, - если когда-нибудь я сумею восстановить свои чертовы щиты – ты получишь самую гнусную, самую мучительную иллюзию, какую мне удастся создать. Ебаный урод.
- Мудак психованный, - не остался в долгу Йоджи.
На этом кому-то из них – а то и обоим сразу – следовало отключиться; но Кудо, как обычно, тупил и упрямился, а сам Шульдих до того устал, что ему и пальцем лень было шевельнуть. Усталость наваливалась, как плотный влажный сугроб – застилала глаза, залепляла уши, мешала дышать, мешала говорить.
Да и зачем говорить? Полторы с лишним сотни километров.
Далеко.
«Мне нравится быть собой».
Не то чтобы ему было, из чего выбирать.
- Макс.
Кукловод.
- Эй, Макс…
Лишнее, Йоджи. Меня тоже всё устраивает.
- Здесь я. Когда ты возвращаешься?
- Завтра вечером, около девяти. Будешь дома?
Да.
- Не знаю. Если не подвернется что-нибудь поинтересней.
- Я…
Шульдих нажал кнопку отбоя, не дав ему времени договорить. Перевернулся на живот и, забросив подушку Йоджи поверх своей, ткнулся в нее лицом. В довершение натянул на голову покрывало и уже через минуту крепко спал – в одежде и со включенной лампой.
Дождь так и не утих до самого утра.
В тексте много музыки. Я не стала делать сноски - при наличии интереса все это очень легко гуглится, при отсутствии - не имеет принципиального значения. В целом, то, что слушает Йоджи - это рок и поп-рок; то, что слушает Шульдих - это хард и трэш.
Также в тексте использованы цитаты из стихотворения А.Рембо, фильмов "Достучаться до небес" и "Пираты Карибского моря" и песни A Day in the Life Битлз (в вольном переводе).
Вообще-то я не собиралась на этот раз заморачиваться с названиями для глав, потому что в итоге я их все равно уберу; но поскольку Роб Томас сделал мне этот кусочек больше чем наполовину, я не могла не выразить ему свою благодарность, пусть и таким несколько извращенным способом ))))
Wonderful1.
And I come home tired
And I come home late
Everybody wants me
So I give it away
I'm a wanted man
And I come home late
Everybody wants me
So I give it away
I'm a wanted man
Шульдих сидел за прилавком, подперев рукой щеку, и от нечего делать листал газету. Газета была не первой свежести – наверно, ее оставила девушка, которая иногда заменяла его в магазине – но какая разница, по содержанию газеты недельной давности отличаются от сегодняшних только прогнозом погоды. И то не всегда.
Он недовольно покосился на окно. Дождь, опять дождь…
Покупателей не было. Йоджи уехал куда-то к Атлантике со своей дурацкой танцевальной группой. День выдался на редкость пасмурным и скучным, и вечер тоже не обещал веселья.
Даже папаша Плафон сегодня не показывался.
Папаша был поклонником. Шульдих про себя окрестил его Плафоном – за блестящую лысину – и каждый раз мысленно закатывал глаза, завидев в дверях магазина знакомую коренастую фигуру. Стать предметом страсти пятидесятилетнего нотариуса – это так глупо, что даже не смешно.
Ладно, первый его, Шульдиха, любовник был ненамного моложе. Но он был из тех, кому не отказывают. Твердо знал, чего хочет и как это получить. И самого Шульдиха научил – хотеть и брать. Хорошо научил. Почти всегда получалось.
- Уезжай, - сказал Кроуфорд. – Нет смысла оставаться здесь. Поезжай в Европу.
- Открой мои счета.
- У тебя нет никаких счетов, Шульдих. Это просто еще один корпоративный миф – об уединенном домике в Альпах и достойном способе встретить старость. Ты хоть раз видел паранорма на пенсии?
Шульдих мрачно похвалил себя за проницательность – не зря ожидал прощальной подлянки от родной организации.
- Я дам тебе денег на первое время. И документы. Подыщи себе какое-нибудь занятие. Найди работу – чем проще и скучнее, тем лучше. Остриги свои чертовы волосы.
- Ты мне еще жениться посоветуй, чего уж там.
- Это было бы идеально. Но, боюсь, из этой затеи все равно ничего хорошего не выйдет, с твоим-то складом характера. Даже если не учитывать твои сексуальные наклонности.
- Знаешь, я как-то все-таки привык их учитывать, - хмуро съязвил Шульдих.
- Тогда выйди замуж, - глазом не моргнув, парировал Кроуфорд. - И лучше, если это будет человек, которого можно посвятить в суть твоей проблемы. Хотя, разумеется, последнее условие сводит выбор к ничтожному минимуму.
Шульдих не дрогнул лицом, но внутренне передернулся. Изматывающие головные боли и постоянный напор чужих мыслей – как напор крови в сосудах гипертоника – были делом привычным, а потому терпимым; но от унизительного осознания собственной профнепригодности хотелось биться головой. Хотя бы с целью вытрясти из нее дурацкие афоризмы о загнанных лошадях.
Будь он проклят, если посвятит кого-то в суть своей «проблемы».
В сложившейся ситуации полное отсутствие какого-либо сочувствия со стороны Кроуфорда как-то утешало. По всей видимости, ублюдок в принципе неспособен был на сочувствие – но Шульдих предпочитал трактовать это как знак уважения.
Именно тогда он всерьез подсел на «Мисфитс» и «Тестамент». Неистовый ритм ударных и пулеметное стаккато басов неплохо заглушали всё, чего не хотелось слышать.
Пару дней Шульдих развлекался мыслью о самоубийстве. Пустить пулю в висок – чтобы эффектно и наверняка. Вынести нахрен взбесившийся мозг, раз и навсегда покончив с его сюрпризами и подвохами…
Как ни странно, умирать не хотелось – особенно теперь, когда он впервые оказался полностью свободен. Свободу надо было распробовать. Новую жизнь предстояло обкатать, чтобы как следует оценить.
Жизнь простого обывателя оказалась полна ежедневных квестов, как у того парня, которого штормом занесло на тропический остров. Почти в совершенстве владея французским – языки ему всегда давались слету - Шульдих не владел элементарными навыками общения. Зная, как сказать, понятия не имел - что говорить. Как убедить, когда нельзя заставить. Как сбить цену за аренду квартиры. Куда обратиться, чтобы подключили Интернет и кабельное телевидение. Его этому не учили, черт побери!
Его учили не этому.
И вокруг было слишком много людей…
В первые дни он носил с собой пистолет – карманный «Бобкэт 21» - а потом перестал: уж очень велико было искушение спустить курок.
Папаша Плафон стал первым, кого он встретил в этой толпе туземцев. Его, Шульдиха, собственным прирученным попугаем.
Как типичный представитель своей профессии, Плафон был себе на уме. Но когда человек делает вид, что читает список треков в новом альбоме «Джамирокуай», а в голове у него в это время крутится «Цветами окружен, он крепко спит; и, словно дитя больное, улыбается безмолвно. Природа, обогрей его и огради»… - рано или поздно становится ясно, в чем причина такого лирического настроения.
Шульдих понятия не имел, что это за стихи. Какой-нибудь классик… Если да, то Брэд наверняка сказал бы. И… Крайски сказал бы.
- Я говорил с учителем литературы. Он тобой очень недоволен. Правда, он предполагает, что у тебя трудный возраст, психическая неустойчивость и физические перегрузки… а я вот считаю, что ты просто обнаглел, мальчик мой. Обнаглел и обленился. Но я не стану тебе объяснять ценность классического образования в целом и курса литературы в частности. Я тебя накажу – так выйдет быстрее и эффективней.
- Эффективность – наше второе имя…
- Совершенно верно. Дерзить будешь ночью – не могу не признать, что это часть твоего своеобразного шарма – а сейчас закрой рот и иди за мной.
Крайски был блестяще образованным и потрясающе разносторонним человеком, которому только отсутствие паранормальных способностей помешало пробиться к верхам управления Розенкройц. Поэзия тоже входила в список его интересов. Поэзия, антропология и юноши от пятнадцати до двадцати.
Их с Шульдихом взаимовыгодное «сотрудничество» продолжалось без малого четыре года. А потом Шульдих улетел на Балканы в составе Шварц, а Крайски… очевидно, занялся чьим-нибудь еще воспитанием.
Папаша Плафон ничем не напоминал Крайски, кроме возраста и любви к стихам. Он был удивительно сдержан, деликатен и ненавязчив не только на словах, но и в мыслях. Шульдих готовился отшить нового знакомого при первом же намеке на секс, но никаких намеков так и не последовало. Ему приносили кофе в пластиковых стаканчиках, подвозили до метро, ссужали мелочью, если не работал разменный автомат – и больше ничего.
Шульдих не пытался постичь природу этой бескорыстной привязанности. Да и как? Знать, о чем они думают – одно дело. Понимать, почему они это думают – совсем другое.
Неважно. Если тебя ценят, значит, есть за что. Когда не ценят – вот это гораздо хуже…
Он только изредка задавался неприятным вопросом: не излучает ли его электромагнитное поле сигналы SOS?
Колокольчик у входа затрезвонил, как будильник посреди глубокого сна. Шульдих вздрогнул. Если на двери «Конеко» висела похожая хрень – неудивительно, что Вайсс вечно ходили такие дерганые.
Не глядя по сторонам, покупатель целенаправленно устремился к нему. Шульдих отложил газету и поднялся на ноги.
- Добрый день. Чем могу вам помочь?
Покупатель принес с собой прохладу, запах дождя и дорогого парфюма. В руках у него не было зонта, но расстегнутый плащ поверх делового костюма казался почти сухим. Только волосы потемнели от влажного воздуха – а может, они у него и вправду такие, шоколадного оттенка. Он снял очки, тщательно протер стекла и снова надел, прежде чем заговорить.
- Я хотел бы подобрать альбом или сборник - что-нибудь в стиле мягкого рока, желательно англоязычного… в подарок моей девушке.
- Келли Кларксон? Кэти Перри? Мишель Бранч?
- Я не уверен… - Покупатель улыбнулся, вежливо и чуть растерянно. - Она вечно слушает свои диски у меня в машине, но я так и не научился их различать. Что-то вроде… пам-пара пам пара-рам, пара-рам, пара-рам…
В мозгу у него мелодия звучала яснее и, несомненно, правильней. Шульдих протестующе вскинул руку, и мужчина смущенно умолк.
А музыка продолжалась.
- «Матчбокс Твенти». Вашей девушке понравится. - Шульдих повернулся к стойке, чтобы отыскать диск, и в этот момент поймал картинку, на которой не без удовольствия опознал самого себя.
Он оглядывался через плечо, низко склонившись над прилавком – щеки раскраснелись, волосы разметались. Расстегнутые джинсы были спущены до колен.
Ого. А парень-то не такой тихоня, каким кажется. В представлении Йоджи он, Шульдих, никогда не выглядел таким… порочным. То есть наоборот, в представлении Йоджи он как раз был порочен до мозга костей - только эта порочность была иного рода.
Шульдих помедлил, смакуя картинку. Это может быть интересно…
Он вложил диск в пакет с логотипом магазина и выбил покупку. Отдавая пакет, намеренно коснулся кончиками пальцев руки мужчины, там, где под тонкой кожей запястья бился пульс. Покупатель на секунду замер, потом медленно поднял глаза.
- Андре, - представился он, понизив голос, словно кто-то мог подслушать.
Шульдих усмехнулся.
- Я - Курт.
Ему нравилось иметь отдельные имена на разные случаи жизни.
Имя для Эсцет. Имя для Шварц. Имена для недолгих знакомых - особенно тех, кого не планировалось убивать. (Шульдих знал, что это глупо, но ничего не мог поделать - ему было не все равно, запомнят его как Алекса Снайдера или как Януша Кравчика. Иногда уже в процессе общения он понимал, что ошибся с выбором; приходилось залезать поглубже в мозги собеседнику – ну, или сопостельнику - и менять информацию. Благо тогда это еще не представляло большого труда).
Имя для Йоджи.
- Эй, Шу, возьмем мороженого?
- Я ведь сказал тебе, как меня зовут.
- Да... черт, прости. Никак не привыкну.
- Тренируйся. Ну-ка, скажи: «Макс, хочешь мороженого?» А теперь: «Отличная погода, Макс!» Хороший мальчик. Видишь, это не больно. А теперь скажи: «Макс, гелибт… их либе дих».
- Макс, а ты не перегрелся? Вроде не жарко уже...
- Кудо, ты же не знаешь немецкого.
- Не держи меня за дурака, это-то я знаю. И не только это.
- А что еще?
- «Же тэм». «Ти амо». Ээ… «Фом рак хун».
- Это корейский?
- Неа, тайский. «Ай лав ю», конечно…
- Отлично, отлично! Не забывай только добавлять «Макс».
- А ты не забывай подмигивать, когда шутишь, а то я ведь могу не так понять.
Сегодня он ощущал себя как Курт. Просто Курт – и всё. Без фамилии.
- Это ведь немецкое имя, да? Ты хорошо говоришь по-французски. Великолепно просто.
- Я еще много чего делаю просто великолепно, - с нажимом проговорил Шульдих. - Хочешь проверить?
- Да.
- Я заканчиваю в семь. Заедешь за мной?
- Обязательно.
Что ж, возможно, добираться на метро сегодня не придется.
Андре направился к выходу. Уже у самой двери обернулся:
- Я, наверно, должен предупредить, что… предпочитаю сверху…
- Без проблем, - нетерпеливо перебил Шульдих. – Мне нравится и так, и так.
Андре снова улыбнулся и, кивнув на прощанье, вышел из магазина.
Без четверти семь Шульдих подумал, что покупателей уже не будет – к пророку не ходи, - и решил закрываться. Как раз будет время покурить, во дворе под навесом.
Но когда он вышел во двор, темно-зеленый порше уже стоял у входа. Шульдих начал опускать ставни. Дождь так и не прекратился, а, наоборот, еще усилился, и капли дробно барабанили по жестяному подоконнику витрины.
Андре вышел и встал рядом с машиной. Ближе не подходил, просто почему-то считал нужным ждать под дождем.
- Уже уходишь, Дольф? До семи еще десять минут.
А вот и папаша Плафон, собственной персоной.
Ну да, для папаши он был Рудольф Ратценбергер. Хорошее, сильное имя – целых четыре «р». Кроуфорд смеялся, когда впервые услышал. Тогда Шульдих ехидно заметил, мол, перевеса в одно «р» ему вполне достаточно, а то назвался бы Рихардом.
Всё фигня. Просто надо же чем-то застолбить свое место в новой реальности, где он не принадлежит ни Розенкройц, ни Шварц, а от богатых и разнообразных возможностей дара в распоряжении осталось только пассивное восприятие. Шизофренические напевы трэш-рока и четыре «р» в новом имени – якоря не хуже любых других.
- Ухожу, как видишь. А ты что-то сегодня припозднился.
- Так получилось. Я был занят весь день. – Папаша шагнул ближе, загородив его от дождя краешком своего зонта.
- Вот и не показывал бы носа на улицу. Еще заработаешь ревматизм. Или соскучился?
- Ну, как сказать... Я слышал, «Вайт Страйпс» выпустили новый альбом. Называется Elephant. У тебя еще нет?
- У меня всё есть. Только завтра. А сейчас у меня свидание. – Шульдих убрал ключи в карман и, вынырнув из-под зонта, направился к машине.
- Дольф.
- М? – не оборачиваясь, отозвался он.
- Ты его знаешь?
- Надеюсь, скоро узнаю, - хохотнул Шульдих.
- Будь осторожен, хорошо?
Шульдих махнул рукой на ходу:
- Ты это ему скажи.
Эти двое не сводили с него глаз: один взгляд был нацелен в лоб, другой упирался в затылок. Взгляды-булавки – всегда наготове пришпилить очередной экземпляр человеческой породы к листу картона с заранее подписанным названием.
Мальчик из класса «S», задиристый, но гибкий и покорный. Парень из магазина, красивый, но капризный и резкий на язык. Строптивый подчиненный. Шикарная подстилка. Социопат, склонный к садизму, развращенный собственным даром.
Sorry, wrong name. Он не такой.
Его здесь нет.
Вот она, настоящая неуязвимость, покруче ментальных щитов и сверхскорости.
Его здесь нет.
Ищите.
- Прежде, чем мы куда-то поедем, я тоже хочу предупредить: мне до смерти надоели отели и съемные квартиры. А уж хостелы, салоны автомобилей и кабинки общественных туалетов мы не будем даже обсуждать, - заявил он, устроившись на пассажирском сиденье.
Андре серьезно кивнул.
- Тогда будь моим гостем.
- С удовольствием.
«Особенно если апартаменты у тебя такие же шикарные, как ты сам», - мысленно добавил Шульдих.
Он достал сигареты и закурил – на улице так и не успел.
- Открой окно, пожалуйста, - сдержанно попросил Андре.
- Там дождь.
- Да, правда. Извини. – Он щелкнул кнопкой воздухоочистителя.
Шульдих пожал плечами и опустил стекло. Какой смысл выделываться? Не имеет значения.
Мир – огромное скопище людей, которые не имеют значения.
Шульдих знал за собой склонность к пафосным сентенциям.
Дом был старинный, восьмиэтажный, в «Золотом треугольнике» восьмого округа.
- Первая дверь направо, - подсказал Андре на выходе из лифта.
Квартира тоже оказалась вполне под стать своему хозяину: скругленные углы, приглушенные тона, натуральное дерево, картины на стенах, явно дорогие, но скромные по размерам. Плотные, наглухо задернутые шторы на окнах.
- Кофе, чай? Ах да – ты же, наверно, есть хочешь? Погоди, я посмотрю, что у меня есть. – Теперь он почему-то начал суетиться. Не сильно, со стороны почти незаметно. Обычный человек бы не заметил.
Шульдих был лишен благословенной возможности не заметить, но счел за лучшее не обращать внимания. Он улегся на обитый синим велюром диван, откинул голову на подушку и закрыл глаза. Из кухни доносились шум воды, позвякивание посуды и шорох полиэтиленовых упаковок.
Через несколько минут в гостиной был накрыт легкий ужин на скорую руку.
- Будь как дома, - галантно предложил Андре. – Я в душ, если не возражаешь.
Шульдих не возражал. Чай был вкусным – наверно; вообще-то он никогда не разбирался в безалкогольных напитках – а тонко нарезанная форель на ломтиках багета заслуживала того, чтобы уделить ей несколько минут.
Заскучать он не успел: Андре появился из душа, в белой майке и свободных домашних брюках. Шульдих испытал легкий приступ веселого раздражения: это должен был быть махровый халат! Черный, непременно черный – ну, или, в крайнем случае, бордовый.
- Я пожадничал? – улыбнулся Андре, увидев пустую тарелку из-под бутербродов. – Сейчас сделаю еще.
- Нет, спасибо; я сыт. – Шульдих направился в ванную, на ходу стаскивая футболку.
В ванной еще пахло влагой и чем-то пряным, но было удивительно чисто и прибрано. Кудо, засранец, вечно оставлял после себя лужи, мокрые полотенца и незакрытые флаконы.
Шульдих включил гидромассаж и влез в кабинку.
Как же давно он не принимал душ с таким комфортом! В большой комнате, где не надо лавировать между полками и шкафчиками, в просторной кабинке, где можно потянуться и развернуться, как душе угодно…
Ладно, допустим, у тесных кабинок тоже есть свои преимущества.
Когда ты встаешь под душ - ему приходится отодвинуться к самой стенке, в угол. Одним своим появлением ты загоняешь его в угол. Но он привык. Он просто делает шаг назад, а ты – шаг вперед, и вот вы уже оба в этом углу, и уже получается – не ты загнал, а он… впустил. Здесь единственное место, где вода не льется прямо на голову. Она льется тебе на спину, а вот ему приходится прижиматься спиной к вечно холодному кафелю – и это хорошо, должно же хоть что-то напоминать, какой тут правильный расклад… ну, в смысле, расстановка.
Шаг второй: пальцы в волосы и оттянуть, на эти оставшиеся до стены пару сантиметров, а другой рукой, подушечкой большого пальца, провести по горлу, от подбородка вниз – до кадыка, и задержаться там, прижать, чувствуя, как палец зудит от нетерпеливого желания надавить сильнее, резче, чтобы хрустнуло… сделать теплое горячим, тихое – громким, розовое – красным… Конечно, ты сумеешь сдержаться. Скорей всего. По правде говоря, ты не уверен. А вот он почему-то уверен – или тоже полагается на зыбкое «скорей всего» - и поэтому не отстраняется. Ему неудобно, уже почти больно, но он не отстраняется, только сглатывает, отчего кадык мягко перекатывается под пальцем, и закрывает глаза.
И вы оба знаете, что третьим шагом будет – ладонь на затылок и слегка надавить… но не сейчас. Еще не сейчас.
Шульдих закрыл воду, вытерся, бросил полотенце на пол и вышел, не потрудившись одеться.
- Ну надо же… ты на самом деле такой рыжий.
Твою мать!
Шульдих ничего не имел против взглядов, направленных ниже пояса (благо там было чем гордиться), но теперь он твердо решил: следующий, кто скажет эту сакраментальную фразу, получит руброфобию на всю оставшуюся жизнь. Даже если придется заплатить очередным припадком.
- Выпьешь что-нибудь? – спросил Андре, явно стараясь замять неловкость. - Виски, коньяк, ликер?
- Потом. – Коньяк – это всегда хорошо, но время идет, а подъем в половине седьмого утра никто не отменял. – В спальню, или ты предпочитаешь здесь?
- В спальню.
Спальня тоже была в каком-то навороченном стиле – не то хайтек, не то модерн – ну да неважно; главное, что кровать оказалась широкой и в меру жесткой. Шульдих тут же раскинулся поперек матраца, верный принципу Форда: лучше сидеть, чем стоять, а лежать – еще лучше.
Андре предусмотрительно выложил на прикроватный столик пачку презервативов и тюбик со смазкой, то и дело поглядывая на Шульдиха, думая только о нем – о его плоском животе, мускулистых ляжках и уже слегка затвердевшем члене. Он так решительно отгонял все другие мысли, что было ясно: у парня какие-то проблемы.
А впрочем, если искать партнера без проблем, сдохнешь от недотраха.
Сначала он снял майку и брюки, и только в последнюю очередь потянулся к дужкам очков.
- Нет, - сказал Шульдих. – Оставь.
- Как хочешь. – Андре навис над ним, встав коленями на постель. – Целоваться они не мешают.
Целовался он хорошо – едва ли не слишком хорошо; Шульдих не любил затягивать прелюдию. Он отстранился и красноречиво двинул бедрами:
- Как насчет более интимного поцелуя?
- Конечно. – Андре с готовностью переместился ниже и зашуршал упаковкой Hot Rubber.
Навык у него явно имелся. И желание тоже. В отличие от некоторых…
Йоджи напрочь отказывался брать в рот – очевидно, это шло вразрез с его представлением о мужском достоинстве. Во всем остальном он был восхитительно талантлив, схватывал буквально на лету, и даже во время минета смотрел и впитывал, будто запоминал – ну, пока мозги не сносило ощущениями – иногда казалось, стоит чуть надавить… Шульдих не давил. Нарочно. Из какого-то извращенного упрямства. И потом, минет он мог получить где угодно, а это опасливое любопытство на самой границе между «Ни за что!» и «Заставь меня» чертовски возбуждало.
Иногда это так забавно – не помогать человеку выйти за пределы собственноручно очерченного мелового круга.
А иногда хочется вывести. Пинком.
Он подхватил Андре под колено, рывком перевернул, подминая под себя, всем весом наваливаясь сверху.
- Что ты делаешь? Я же сказал, я не…
- Не дергайся. - Шульдих положил ладонь ему на горло и слегка стиснул – не придушить, а просто дать почувствовать, что может. – И тогда все будет хорошо. Вот увидишь, тебе понравится. А если будешь послушным - возможно, останешься жив.
Он поверил, сразу. Карие глаза распахнулись, испуганно метнулись туда-сюда и, натолкнувшись на взгляд Шульдиха, застыли. Андре медленно кивнул – вернее, попытался.
- Отпусти, - одними губами проговорил он. – Не буду… сопротивляться.
Что и требовалось доказать... Люди делятся на тех, кто хочет подчинять, и тех, кто готов подчиняться. Шульдих всегда хотел быть тем, кто диктует правила. Только с Крайски ему еще силенок не хватало, а с Кроуфордом это напоминало бессмысленное перетягивание каната, а с Йоджи…
Шульдих ослабил хватку, но руку на всякий случай не убрал.
- Погаси свет, пожалуйста, - тихо сказал Андре. Тем же нейтральным тоном, каким просил открыть окно в машине.
- Детка, я не для того сплю с мужчинами, чтобы потакать бабским капризам, - отрезал Шульдих. – Я хочу видеть, кого трахаю.
Скажи мне, с кем ты спишь, и я скажу, насколько ты крут – в богатой событиями сексуальной жизни Шульдиха эта установка не сработала всего дважды: когда он не сумел заполучить Кроуфорда и когда решил, что хочет Йоджи.
В отличие от Брэда – безусловного альфа-самца – Йоджи не являлся не только ценным призом, а даже простой звездочкой на фюзеляже. Его и соблазнять-то особо не пришлось – одно название, что натурал. Было в нем что-то… андрогинное. И дело даже не в его чувстве стиля (которое Шульдих в целом одобрял), и не в манере стоять, вальяжно прислонившись к стене и выставив бедро – только таблички с ценой не хватает - и уж совсем не в отсутствии волос на груди и синеватой щетины на подбородке.
В Йоджи ощущалась внутренняя готовность отдаться. Не только в постели. Он мог отступать, защищаться, парировать удары - но в глубине души отчаянно желал быть хорошим мальчиком. Хоть для кого-нибудь.
А Шульдих слишком любил, когда ему сопротивлялись.
Впрочем, он по жизни был сам себе враг.
Продолжая придерживать Андре, он потянулся за тюбиком. Одной рукой открутил колпачок, выдавил смазку на пальцы, размазал по члену и, вздернув парня за бедро, засадил без дальнейших церемоний. Андре поморщился и страдальчески закусил губу, но смолчал.
- Закричишь, - пообещал Шульдих, склонившись к самому его лицу. – Обязательно.
В былые времена он мог вытянуть из человека самые сокровенные страхи, выдернуть на поверхность самые мучительные воспоминания, перетасовать и разложить из них пасьянс. Это не было приятно – копаться в чьих-то вонючих тайнах – и Шульдих никогда не делал этого для развлечения, но он мог! И, черт побери, каким же он был кретином, когда брюзжал и кривился, вместо того чтобы ловить кайф от осознания собственной силы.
Теперь ему оставалось только терзать несопротивляющееся тело, вгонять себя в неподатливую с непривычки плоть, твердым в твердое, грубо и позорно.
Шульдих посильнее сжал руку на горле Андре. Чужое сознание панически рванулось, обдав его потоком горячего ужаса, а потом словно подернулось целлофановой пленкой и начало медленно затухать.
«Вот так, Йоджи, да? А что, пожалуй, в этом и правда что-то есть…»
Он помнил, каково это – только, что называется, с другой стороны. Как темнеет в глазах и сердце сменяет бодрое «тук-тук» на сонное «тик… так…» - будто кто-то позабыл завести часы.
Он помнил…
Вначале было зло и страшно, в конце – больно и холодно, но в промежутке между тем и другим, когда они падали, связанные Йоджиной леской, плавно летели вниз, как осенние листья, медленно шли ко дну, как два парусиновых мешка, отпущенных с чумного корабля…
…было спокойно.
И тихо - до звона в ушах.
Шульдих застонал, барахтаясь в волнах двух оргазмов – своего и чужого.
Люди просто прекрасны, когда кончают. В этот момент они не думают. Совсем. На несколько блаженных секунд их мысленный монолог прерывается.
Будь его воля, Шульдих превратил бы весь мир в один огромный публичный дом.
Он откинулся на спину на разворошенной постели. Хорошо бы еще заткнуть свой собственный внутренний голос.
Что, доволен?
Нет.
Это было глупо. Нет, это было приятно… но глупо.
Вдвойне.
Совсем не то, чего он хотел.
Андре пошевелился. Глаза его за стеклами очков постепенно приобретали осмысленное выражение.
- Вот это и называется - найти приключений на… - Он осекся и осторожно ощупал горло.
И еще раз «ого». Что, даже истерики не будет?
- Нельзя всё время только брать, - наставительно заметил Шульдих, стягивая скользкий от спермы и смазки презерватив. – Иногда приходится и давать.
Андре закашлялся.
- Воды? – предложил Шульдих.
Он почти жалел сейчас этого парня. Почти сочувствовал ему. Они только что разделили момент тишины, более интимной, чем секс, более оглушительной, чем простой оргазм, более откровенной и содержательной, чем доступные чтению поверхностные мысли…
- В холодильнике. - Андре приподнялся на локтях, опасливо глядя на него. - Ты… правда мог бы меня убить?
- Нет, - хмуро бросил Шульдих.
Разве что под запал, как тогда в клубе. Или из милосердия - но ему не особенно знакомо это чувство, да и Йоджи не одобрил бы такой формы проявления любви к ближнему.
Хотя откуда бы Йоджи узнать?
- Я так и подумал. Ты не похож на психа.
- О, неужели? А что ж ты тогда поддался? Любишь ролевые игры?
- Обожаю просто… Вся моя жизнь – сплошная ролевая игра.
Что ж, у каждого свои посткоитальные развлечения: одних тянет поговорить о жизни, а другие предпочитают неторопливо подымить сигаретой. А есть еще третьи, которые вообще любят совмещать…
Шульдих сполз с кровати и отправился на поиски минералки и собственных джинсов.
Черт, лениво-то как… Обычно это Йоджи вставал, находил сигареты, закуривал – оставалось только время от времени протягивать руку и перехватывать у него затяжку-другую.
Ладно, пора закругляться. Сигарета, душ – такой кабинкой грех лишний раз не воспользоваться – и домой.
Он принес и отдал воду. Щелкнул зажигалкой, затянулся и принялся рассеянно перебирать лежавшие на музыкальном центре диски. «Три Янн», Лонни Донеган… надо же, «Депеш Мод»… О, а вот этот еще сегодня утром стоял у него в магазине.
Шульдих содрал целлофановую обертку и вытащил диск. Вставил в дисковод и нажал кнопку.
- No I would not sleep in this bed of lies
So toss me out and turn in
And there'll be no rest for these tired eyes…
Йоджи любил это сопливое дерьмо.
- Музыка для баб. И для педиков.
- Ты явно попадаешь в одну из категорий. - Йоджи сидел на корточках перед ветхой стиральной машиной, которая давно угрожала сломаться и вот, наконец, осуществила угрозу. Ни один из них понятия не имел, как ее чинить, а получить замену от хозяина квартиры нечего было и надеяться.
- Я не педик, - придирчиво возразил Шульдих. - Я гомосексуал.
- Какая разница…
- Гомосексуал – это ориентация, а педик – это… характер. Так что попадаешь ты, а не я.
Йоджи хмыкнул, с любопытством заглядывая в открытое смотровое окно. Потом поднял голову и усмехнулся.
- Слушай, а сука – это пол, ориентация или характер? Просто чтобы знать, с чем мы имеем дело в твоем случае.
Дразнить Кудо в последнее время стало совсем неинтересно, а порой и рискованно: он тут же закрывался и только отшучивался, а язык у него был острый.
- Тебя отвезти? – предложил Андре, одеваясь.
Шульдих задумался. С одной стороны, прочно вбитые навыки безопасности подсказывали не засвечивать свое место обитания. С другой – он все равно уже засветился с местом работы… и к тому же, очевидно, напрочь отбил у парня охоту искать повторной встречи.
- Да, было бы неплохо.
В машине они опять молчали. Шульдих прикрыл глаза и вспоминал про себя мелодию The New Order, чтобы случайно не попасть в резонанс с чужими мыслями. Остановка застигла его посреди гитарного соло, и он чуть не вышел так же молча, на этой бурной стремительной волне - но все-таки помедлил и обернулся.
- Знаешь… найди себе постоянного партнера. Снимать случайных знакомых – это чревато.
- Ценный совет от того, кто уезжает с первым встречным, - язвительно заметил Андре. – Ты и вправду думаешь, что самый сильный?
Хороший вопрос.
Шульдих привычно растянул губы – как известно, улыбка требует гораздо меньшего напряжения лицевых мышц, чем хмурая гримаса. И раздражает окружающих гораздо больше.
- Может, и не самый, - легко согласился он. – Но я определенно в списке.
2.
Wait, I think I feel like hell
Though I can't be myself
And I can't be nobody else but if I could
Would you love me then
Though I can't be myself
And I can't be nobody else but if I could
Would you love me then
Мобильник заверещал, едва Шульдих успел переступить порог. Он откинул крышку, прижал телефон плечом, запирая дверь:
- Алло, меня зовут Мартин Брест. А я тут как раз граблю ваш вшивый банк…
- Любой из смертных, кто возьмёт хоть одну золотую бляшку, обречён на вечные муки, - незамедлительно отозвался Йоджи. – Как ты там, придурок?
- В твое отсутствие? Зашибись просто. – Шульдих перехватил телефон и потянулся к клавише выключателя. - Знаешь, где я сейчас был?
- Где? – с любопытством спросил Йоджи.
Лампочка коротко пшикнула, вспыхнула и тут же погасла. Шульдих мысленно чертыхнулся.
- Эй, ты что, уснул?
- Нет.
- Так где ты был?
- Просто… гулял. – Он снял плащ, ощупью добрался до кровати и растянулся навзничь.
- Поосторожней там со своими ночными прогулками.
- О, да ты, никак, беспокоишься за меня? – Шульдих дрыгнул ногой, сбрасывая ботинок. – Это очень трогательно, конечно, но совершенно излишне, и вообще… иди в жопу со своими заботами! – раздраженно гаркнул он в трубку.
- Ты чего? – Йоджи как будто слегка удивился, но не особенно впечатлился этим выплеском.
Шульдих немного сник.
- Так… достало всё. Хочу на Кипр. Или на Сицилию. Тебе хорошо, у тебя там море…
- У меня тут плюс шестнадцать и работа с утра до вечера.
- Это не работа.
- …И «это не работа» с утра до вечера, - миролюбиво поправился Йоджи.
Шульдих нащупал ступней выключатель настольной лампы, которая, вопреки названию, всегда стояла на полу возле кровати. Мешанина лучей, брызнувших из просветов плетеного абажура, осветила разбросанную одежду, рассыпанные по полу монеты – выпали из бумажника, а собирать было уже некогда – кружку с грязной лужицей недопитого кофе… Маленький локальный Апокалипсис.
Мда, это вам не апартаменты на рю Марбеф…
Дождь за окном уже не шелестел и даже не барабанил, а ревел, как Ниагарский водопад. Шульдих запустил свободную руку в волосы и, морщась, помассировал череп – дурацкая метеочувствительность, как будто мало проблем с головой! - подтянул к себе подушку и, закрыв глаза, потерся о нее щекой и ноющим виском.
Судя по слабо-цветочному, смутно-медовому аромату Shiseido, это была подушка Йоджи.
- Йоджи, давай трахнемся, - сказал Шульдих, не открывая глаз.
- Неожиданно, - хохотнул тот. - По телефону, что ли?
- А что, по телефону не умеешь?
- Слушай, я тут сижу на полу в коридоре гостиницы. Не самое подходящее место для дрочки, не находишь?
- Твои проблемы. Я вот лежу на кровати и нахожу это место более чем подходящим.
- А это – твои проблемы, - отбрил Йоджи. - Может, для тебя новость, но люди не всегда общаются посредством секса…
- Это ты мне будешь объяснять?
- …Иногда они просто разговаривают.
- Разговаривают?! – взвился Шульдих, рывком усаживаясь на постели. - Я знаю всё, что они собираются сказать, еще до того, как они откроют рот! Думаешь, мне это интересно? Да я…
- О чем я сейчас думаю? – перебил Йоджи.
- А?
- Скажи мне, о чем я думаю. Я не закрыт.
- Давай будем считать этот вопрос попыткой лести, а не очередным проявлением твоего идиотизма, - великодушно предложил Шульдих. - Между нами не меньше полутора сотен километров, если я правильно помню географию этой страны.
- Вот видишь. Значит, мы все-таки можем поговорить.
- О чем?
- Ну, к примеру, те, кто… живет вместе, иногда рассказывают друг другу, как прошел день.
- «Встал. Постель убрал. Попил воды, башку продрал. Глядь на часы - осталось пять минут!» - желчно процитировал Шульдих. - Это классика, Йоджи. Что тут интересного? И я совершенно точно не собираюсь спрашивать, как прошло твое выступление, жиголо.
- Сноб. – В трубке опять послышался смешок. – Лучше плясать за деньги, чем сидеть на мели дважды в месяц. Кстати, слушай, у меня есть идея. Может оказаться…
- У меня тоже есть идея, - оборвал Шульдих. - Хочу трахнуть тебя на Эйфелевой башне.
- Что… - Голос Йоджи ошеломленно скакнул. - Там холодно сейчас.
- Со мной не замерзнешь. А знаешь, там ведь в любое время года экскурсии, и не только из Европы. Японцев полно… Хочешь быть трахнутым на глазах у соотечественников, м?
- Нет, - отрезал Йоджи.
- Хо-о-очешь. Мечтаешь просто, чтобы тебя отымели. Унизили. Оск-вер-нили. Поставили на колени и заставили отсосать. Ты просто боишься, что я – не тот, кому… ну и правильно боишься, - заключил Шульдих неожиданно для самого себя.
- Ты псих. - Йоджи слегка задохнулся – не то от возмущения, не то от возбуждения, не то от того и другого одновременно.
- Ты тоже. Это здесь при чем?
- Я хочу быть нормальным. А тебе нравится быть психом.
- Мне нравится быть мной. Ты тоже хотел бы быть мной, но у тебя в жизни не получится.
- Это твоя формула аутотренинга?
- Иди к черту…
На минутку повисло молчание.
- Наверно, ты мог бы меня заставить, - задумчиво предположил Йоджи. – Не сейчас, а раньше, когда… - он запнулся и договорил совсем тихо: - Я видел, как ты это делаешь.
- С Сакурой, да, - охотно подтвердил Шульдих. – Здорово, правда?
- Нет, - сказал Йоджи. – Бедная девочка…
- «Бе-е-едная де-е-евочка», - издевательски передразнил Шульдих. – К твоему сведению, она хотела его убить.
- Не ври.
- Не имею такой привычки.
- Она его любила.
- Одно другому не мешает. Вся эта так называемая любовь - на самом деле бешенство гипофиза, который подсаживает организм на собственные гормоны, как на наркотик. Но пока человеку не отказали последние мозги – где-то на задворках разума, тайком от себя он всегда мечтает соскочить. Вот и она тоже хотела вернуться к нормальной жизни. Не знать того, что пришлось узнать, не видеть того, что пришлось увидеть. Вернуть невинность – фигурально выражаясь, - со смешком уточнил он. – Вернуть почку…
- Это же дико – считать, будто Айина смерть вернула бы ей почку.
- Сознательно она так не считала, конечно. Но подсознание, Йоджи – фантастически примитивное устройство. Оно может связать что угодно с чем угодно. Почка пропала, «Айя-сан» появился… Мне оставалось только ткнуть «бедную девочку» носом в эту связь и закрепить ее.
Йоджи издал какой-то неопределенный сдавленный звук – не то вздохнул, не то сглотнул.
- Но она сопротивлялась. Если это так просто, как ты говоришь, почему она сопротивлялась?
- Не спрашивай, я сам охуел. - Шульдих снова поморщился. Может, именно тогда и начались проблемы? Что, если как раз из-за этой мелкой влюбленной сучки его щиты дали первую трещину – тонкую, как волосок, как будто паук-косиножка высунул лапку из-под половицы… сначала одну, за ней вторую, третью, а потом – КР-Р-Р-Р-РАК…
- Значит, не все поддается твоему контролю, да, Кукловод? Даже тогда – не всё, а уж теперь...
- А что, если я тебе наврал, – холодно процедил Шульдих, – про щиты и вообще? И закрываться научил только для вида, а на самом деле читаю тебя, как ежедневную газету? Что, если я тебя полностью контролирую, и вся твоя теперешняя жизнь – не более чем иллюзия?!
- Ладно.
- Что?
- Я сказал, ладно, - отчетливо повторил Йоджи. – Меня устраивает. Ты только не меняй мне эту иллюзию, договорились?
Шульдих почувствовал, как запульсировало в висках.
- Кудо, - с тихим бешенством проговорил он, - если когда-нибудь я сумею восстановить свои чертовы щиты – ты получишь самую гнусную, самую мучительную иллюзию, какую мне удастся создать. Ебаный урод.
- Мудак психованный, - не остался в долгу Йоджи.
На этом кому-то из них – а то и обоим сразу – следовало отключиться; но Кудо, как обычно, тупил и упрямился, а сам Шульдих до того устал, что ему и пальцем лень было шевельнуть. Усталость наваливалась, как плотный влажный сугроб – застилала глаза, залепляла уши, мешала дышать, мешала говорить.
Да и зачем говорить? Полторы с лишним сотни километров.
Далеко.
«Мне нравится быть собой».
Не то чтобы ему было, из чего выбирать.
- Макс.
Кукловод.
- Эй, Макс…
Лишнее, Йоджи. Меня тоже всё устраивает.
- Здесь я. Когда ты возвращаешься?
- Завтра вечером, около девяти. Будешь дома?
Да.
- Не знаю. Если не подвернется что-нибудь поинтересней.
- Я…
Шульдих нажал кнопку отбоя, не дав ему времени договорить. Перевернулся на живот и, забросив подушку Йоджи поверх своей, ткнулся в нее лицом. В довершение натянул на голову покрывало и уже через минуту крепко спал – в одежде и со включенной лампой.
Дождь так и не утих до самого утра.
@темы: OTP, Черновик, "Другая версия"
-
-
03.10.2010 в 17:42Тебе спасибо. Очень сильные главы. Ты по нарастающей летишь))
-
-
03.10.2010 в 17:45Йессс!
Ты же знаешь - я ждала, что ты скажешь ))))
Но намучилась я ужасно с этими главами
-
-
03.10.2010 в 18:03Ох... знаю. читать дальше
Попробую немножко.
Шульдих не пытался постичь природу этой бескорыстной привязанности. Да и как? Знать, о чем они думают – одно дело. Понимать, почему они это думают – совсем другое.
Тут много такого. Очень точного. И изнутри подсмотренного.
- Я - Курт.
Обчиталась по Фрейду: Я - Крут
Его здесь нет.
Волнуюсь. Правда. Знает ли он сам, где есть. Но это - неточная формулировка.
Думаю страшное: или за кадром осталось, или Йоджи меньше досталось, чем могло. Нам всем хочется, чтобы из песчинки - неприменно жемчужина. А чаще бывает защитный механизм крови. Фагоцитоз у Шульдиха.
Ещё много чего думалось и чувствовалось. Главное, наверное, абсолютно верилось.
Спасибо тебе.
-
-
03.10.2010 в 18:54изнутри подсмотренного
Дааа... )))))
Обчиталась по Фрейду: Я - Крут
Очень подходящая для него оговорка
Знает ли он сам, где есть.
То-то и оно - боюсь, пока не знает...
или за кадром осталось, или Йоджи меньше досталось, чем могло
Йоджи - в каком-то смысле страховка. Больше никого нет просто. Поэтому Шульдих его бережет - очень по-своему, сурово и лично для себя ) Отсюда, кстати, эта его показная ревность: а ну как уведут - что тогда?
На данный момент Йоджи - средство выживания. Буду отслеживать момент, когда он перестанет быть средством ))
Фагоцитоз у Шульдиха.
Я бы сказала, болезнь роста )) "Для ряда патогенов фагоцитоз является необходимой ступенью их жизненного цикла" ©
Главное, наверное, абсолютно верилось.
Спасибо
Вообще испытываю большое "сопротивление материала". Аффтар хотел романтику и Шульдиха, который подозревает, что влюбился. На что персонаж молча покрутил пальцем у виска
-
-
03.10.2010 в 19:24Йоджи - в каком-то смысле страховка. Больше никого нет просто. Поэтому Шульдих его бережет - очень по-своему, сурово и лично для себя ) Отсюда, кстати, эта его показная ревность: а ну как уведут - что тогда?
На данный момент Йоджи - средство выживания. Буду отслеживать момент, когда он перестанет быть средством ))
Упаси Бог меня спорить с автором
Я бы сказала, болезнь роста )) "Для ряда патогенов фагоцитоз является необходимой ступенью их жизненного цикла" ©
Лишь бы не потёмкинская лестница
Вообще испытываю большое "сопротивление материала". Аффтар хотел романтику и Шульдиха, который подозревает, что влюбился. На что персонаж молча покрутил пальцем у виска
см выше, где "тоньше". Кайф неизбывный. Но очень жалко Шульдиха.
-
-
03.10.2010 в 19:34Оно присутствует. Обозначено, наверное, частотой обращений Щульдиха к предмету вот этого чего-то.
Тс-с-с... *шепотом* Это мы заметили, а он-то еще нет ))))))
Но очень жалко Шульдиха.
Самой жалко. А что поделаешь?
-
-
03.10.2010 в 19:38-
-
03.10.2010 в 19:43Но очень жалко Шульдиха.
Самой жалко.
ничего, ничего.
пусть пострадает, не развалится!!!
а нам так интереснее!!!
-
-
03.10.2010 в 19:44~ Ами
Злая ты!
-
-
03.10.2010 в 19:49это я вас так подбадриваю)))))
-
-
04.10.2010 в 17:12иногда просто нельзя молчать эмоции-то так и прут))