Не просите – и будет вам дано, не ищите – и найдете. А тот, кто делает – тому опаньки.
– Ты никогда не возлежал с женщиной?
Весь поглощенный мыслями о предстоящем разговоре, я счел эти слова пустячными и неуместными.
– Ну да, я же сказал, – недоуменно подтвердил я. – По-моему, это всем известно. И у некоторых, по-моему, вызывает презрение. Но те...
– Так ты что же, евнух?
читать дальшеВопрос прозвучал грубо, и при этом нарочно грубо. Я вынужден был переждать минуту, а уж потом ответил:
– Нет. Я хотел сказать, что те, для кого целомудрие достойно презрения, не принадлежат к числу людей, чье презрение способно меня задеть. Неужто и ты из таких?
– Каких? – Он явно не понял ни слова из моей речи. Стряхнув власть обуревавшего его необъяснимого смятения, он со всех ног бросился к себе в комнату, как будто задыхался, как будто ему не хватало воздуха. И только пробормотал на бегу:
– Я сейчас. Мне надо умыться.
Дверь за ним захлопнулась. Я сразу вскочил на ноги и, опершись ладонями о подоконник, выглянул в прохладное сентябрьское утро. Закричал петух; издалека ему отозвались другие. Я заметил, что дрожу: я, Мерлин, некогда спокойно смотревший, как короли, принцы и епископы прямо у меня на глазах замышляют мою погибель; я, беседовавший с мертвыми; я, умеющий вызвать бурю и пожар, высвистывать ветер. Что ж, этот ветер я накликал сам, не мне теперь от него прятать голову. Но я-то рассчитывал на его любовь ко мне, надеялся, что она поможет нам обоим выдержать предстоящий разговор. Не думал я, что утрачу его уважение – да еще по такому ничтожному поводу, – и как раз в эту решающую минуту.
Я говорил себе, что он еще совсем юн; что он Утеров сын и только что от своей первой женщины и его распирает новая, мужская гордость. Я говорил себе, что глупо было надеяться на ответную любовь, мальчик платил мне, как и я – моему наставнику Галапасу, всего лишь простой привязанностью, приправленной толикой страха. Все это и еще многое другое говорил я себе, и к тому времени, когда Артур возвратился, я уже сидел, спокойно поджидая его, у стола, на котором стояли два полных кубка с вином. Он, ни слова не говоря, взял один, отошел с ним в дальний конец комнаты и сел на край моей кровати. Умываясь, он намочил даже волосы, и мокрые пряди липли ко лбу. Халат он сменил на дневную одежду и в короткой рубахе, без плаща и без лат, снова стал мальчиком, тем Артуром, что резвился все лето в Диком лесу.
Я тщательно обдумал, с чего начинать разговор, но сейчас никакие слова не шли мне на ум. Молчание прервал Артур. Он не глядел на меня, а крутил в ладонях кубок, взбалтывая в нем вино, будто важнее этого не было ничего на свете. Потом ровно и отчетливо проговорил, словно тем самым все объяснялось, и действительно все встало на свои места:
– Я думал, что ты – мой отец.
Так выходишь на поединок, и вдруг оказывается, что твой противник и меч в его руке просто примерещились тебе, и в тот же миг почва уходит у тебя из-под ног, как топь на болоте. Я лихорадочно собирал разбежавшиеся мысли.
.....
Объяснилось также и то, почему ему не приходило в голову заподозрить, что, может быть, он и есть «пропавший принц». Любопытные взгляды и почтительные перешептывания он приписывал тому, что в нем видят моего сына. А про наследника верховного престола он, как и в стране, слышал, что тот будто бы находится где-то при иноземном дворе, и раз навсегда в это поверил. Решив, что его место в жизни найдено, он просто перестал об этом думать. Он – сын Мерлина, от королевских кровей, и приобщен через меня к самому средоточию королевской власти. И вдруг жестоко, как ему, наверное, представилось, его лишают всего: надежды, славы, будущего, о котором он мечтал, и даже найденного наконец отца. Я, проживший детство бастардом и ничьим сыном, отлично знал, каково это для юного сердца; Эктор, пытаясь оберечь Артура от всяких страданий, посулил ему в будущем признание благородных родителей, но откуда мне было догадаться, что этого признания он, веря и любя, ждал от меня?
– Даже имя у нас одно, ведь верно? – понуро и виновато пояснил он, слышать это мне было еще горше, чем прежнюю его грубость.
Если я и не в силах поправить того, что случилось, по крайней мере я могу исцелить его уязвленную гордость. Скоро и так все будет поставлено на свои места, но пусть он узнает тайну безотлагательно, сейчас. Я много раз размышлял о том, как бы я повел разговор, если бы он был поручен мне. Но теперь я сказал, что есть, без обиняков:
– Мы носим одно имя, потому что мы и впрямь родные друг другу. Ты не сын мне, но мы с тобой кузены. Ты, как и я, внук Констанция и потомок императора Максима. Твое настоящее имя – Артур, и ты законный сын верховного короля и королевы его Игрейны.
Я думал, что молчание на этот раз продлится вечно. При первых моих словах он поднял глаза от вина и так остался, устремив взгляд на меня. Брови сведены, точно глухой старается что-то расслышать. По лицу растекается краска, будто красное пятно на белом холсте, рот приоткрылся. Но вот он аккуратно поставил кубок, поднялся с моей кровати, подошел и встал рядом со мной у окна, упершись, как недавно я, ладонями в подоконник и высунувшись по пояс наружу.
Прилетела пичуга, села на ветку над его головой и запела. Небо померкло, сделалось бледно-зеленым, потом тускло-лиловым, по нему поплыли легкие хлопья облаков. А он все стоял, стоял и я, выжидая, без слов, без движения.
Наконец, не поворачивая головы, он проговорил, обращаясь к поющей пичуге:
– Зачем же было так? Четырнадцать лет. Почему не на своем месте?
......
– Ты, – проговорил он тихо. – С самого начала – ты. Я не так-то, оказывается, был далек от истины. Я столько же твой, сколько и Утеров, даже больше, и Экторов... И про Ральфа мне тоже приятно было узнать. Я понимаю... о, теперь я многое начинаю понимать. – Произнося отрывисто слова, он возбужденно, как Утер, расхаживал по комнате. – Столько всего... слишком много, чтобы все усвоить, мне понадобится время... Я рад, что услышал это от тебя. А король сам хотел мне рассказать?
– Да. Он собирался раньше с тобой побеседовать, да не оказалось времени. Надеюсь, он еще успеет.
– То есть как это?
– Он умирает, Артур. Ты готов стать королем?
Он стоял передо мною с винным кувшином в руке, глаза запали после бессонной ночи, мысли теснились, не успевая выразиться на лице.
– Прямо сегодня?
– Думаю, да. Но точно не знаю. Скоро.
– А ты будешь со мной?
– Разумеется. Я же сказал.
.......
Он слушал меня все умиротвореннее, а потом негромко и спокойно спросил:
– Мерлин, что я должен делать?
– Предоставь все мне. А сам забудь, не вспоминай о ночи, думай об утре. Слышишь, заиграли трубы? Ступай теперь и поспи немного до наступления дня.
Так, незаметно, было выковано для нас первое звено новой цепи. Он ушел и уснул, дабы быть готовым к великим свершениям грядущего дня; я же остался сидеть и думать, а свет все разгорался, и день наступил.
Весь поглощенный мыслями о предстоящем разговоре, я счел эти слова пустячными и неуместными.
– Ну да, я же сказал, – недоуменно подтвердил я. – По-моему, это всем известно. И у некоторых, по-моему, вызывает презрение. Но те...
– Так ты что же, евнух?
читать дальшеВопрос прозвучал грубо, и при этом нарочно грубо. Я вынужден был переждать минуту, а уж потом ответил:
– Нет. Я хотел сказать, что те, для кого целомудрие достойно презрения, не принадлежат к числу людей, чье презрение способно меня задеть. Неужто и ты из таких?
– Каких? – Он явно не понял ни слова из моей речи. Стряхнув власть обуревавшего его необъяснимого смятения, он со всех ног бросился к себе в комнату, как будто задыхался, как будто ему не хватало воздуха. И только пробормотал на бегу:
– Я сейчас. Мне надо умыться.
Дверь за ним захлопнулась. Я сразу вскочил на ноги и, опершись ладонями о подоконник, выглянул в прохладное сентябрьское утро. Закричал петух; издалека ему отозвались другие. Я заметил, что дрожу: я, Мерлин, некогда спокойно смотревший, как короли, принцы и епископы прямо у меня на глазах замышляют мою погибель; я, беседовавший с мертвыми; я, умеющий вызвать бурю и пожар, высвистывать ветер. Что ж, этот ветер я накликал сам, не мне теперь от него прятать голову. Но я-то рассчитывал на его любовь ко мне, надеялся, что она поможет нам обоим выдержать предстоящий разговор. Не думал я, что утрачу его уважение – да еще по такому ничтожному поводу, – и как раз в эту решающую минуту.
Я говорил себе, что он еще совсем юн; что он Утеров сын и только что от своей первой женщины и его распирает новая, мужская гордость. Я говорил себе, что глупо было надеяться на ответную любовь, мальчик платил мне, как и я – моему наставнику Галапасу, всего лишь простой привязанностью, приправленной толикой страха. Все это и еще многое другое говорил я себе, и к тому времени, когда Артур возвратился, я уже сидел, спокойно поджидая его, у стола, на котором стояли два полных кубка с вином. Он, ни слова не говоря, взял один, отошел с ним в дальний конец комнаты и сел на край моей кровати. Умываясь, он намочил даже волосы, и мокрые пряди липли ко лбу. Халат он сменил на дневную одежду и в короткой рубахе, без плаща и без лат, снова стал мальчиком, тем Артуром, что резвился все лето в Диком лесу.
Я тщательно обдумал, с чего начинать разговор, но сейчас никакие слова не шли мне на ум. Молчание прервал Артур. Он не глядел на меня, а крутил в ладонях кубок, взбалтывая в нем вино, будто важнее этого не было ничего на свете. Потом ровно и отчетливо проговорил, словно тем самым все объяснялось, и действительно все встало на свои места:
– Я думал, что ты – мой отец.
Так выходишь на поединок, и вдруг оказывается, что твой противник и меч в его руке просто примерещились тебе, и в тот же миг почва уходит у тебя из-под ног, как топь на болоте. Я лихорадочно собирал разбежавшиеся мысли.
.....
Объяснилось также и то, почему ему не приходило в голову заподозрить, что, может быть, он и есть «пропавший принц». Любопытные взгляды и почтительные перешептывания он приписывал тому, что в нем видят моего сына. А про наследника верховного престола он, как и в стране, слышал, что тот будто бы находится где-то при иноземном дворе, и раз навсегда в это поверил. Решив, что его место в жизни найдено, он просто перестал об этом думать. Он – сын Мерлина, от королевских кровей, и приобщен через меня к самому средоточию королевской власти. И вдруг жестоко, как ему, наверное, представилось, его лишают всего: надежды, славы, будущего, о котором он мечтал, и даже найденного наконец отца. Я, проживший детство бастардом и ничьим сыном, отлично знал, каково это для юного сердца; Эктор, пытаясь оберечь Артура от всяких страданий, посулил ему в будущем признание благородных родителей, но откуда мне было догадаться, что этого признания он, веря и любя, ждал от меня?
– Даже имя у нас одно, ведь верно? – понуро и виновато пояснил он, слышать это мне было еще горше, чем прежнюю его грубость.
Если я и не в силах поправить того, что случилось, по крайней мере я могу исцелить его уязвленную гордость. Скоро и так все будет поставлено на свои места, но пусть он узнает тайну безотлагательно, сейчас. Я много раз размышлял о том, как бы я повел разговор, если бы он был поручен мне. Но теперь я сказал, что есть, без обиняков:
– Мы носим одно имя, потому что мы и впрямь родные друг другу. Ты не сын мне, но мы с тобой кузены. Ты, как и я, внук Констанция и потомок императора Максима. Твое настоящее имя – Артур, и ты законный сын верховного короля и королевы его Игрейны.
Я думал, что молчание на этот раз продлится вечно. При первых моих словах он поднял глаза от вина и так остался, устремив взгляд на меня. Брови сведены, точно глухой старается что-то расслышать. По лицу растекается краска, будто красное пятно на белом холсте, рот приоткрылся. Но вот он аккуратно поставил кубок, поднялся с моей кровати, подошел и встал рядом со мной у окна, упершись, как недавно я, ладонями в подоконник и высунувшись по пояс наружу.
Прилетела пичуга, села на ветку над его головой и запела. Небо померкло, сделалось бледно-зеленым, потом тускло-лиловым, по нему поплыли легкие хлопья облаков. А он все стоял, стоял и я, выжидая, без слов, без движения.
Наконец, не поворачивая головы, он проговорил, обращаясь к поющей пичуге:
– Зачем же было так? Четырнадцать лет. Почему не на своем месте?
......
– Ты, – проговорил он тихо. – С самого начала – ты. Я не так-то, оказывается, был далек от истины. Я столько же твой, сколько и Утеров, даже больше, и Экторов... И про Ральфа мне тоже приятно было узнать. Я понимаю... о, теперь я многое начинаю понимать. – Произнося отрывисто слова, он возбужденно, как Утер, расхаживал по комнате. – Столько всего... слишком много, чтобы все усвоить, мне понадобится время... Я рад, что услышал это от тебя. А король сам хотел мне рассказать?
– Да. Он собирался раньше с тобой побеседовать, да не оказалось времени. Надеюсь, он еще успеет.
– То есть как это?
– Он умирает, Артур. Ты готов стать королем?
Он стоял передо мною с винным кувшином в руке, глаза запали после бессонной ночи, мысли теснились, не успевая выразиться на лице.
– Прямо сегодня?
– Думаю, да. Но точно не знаю. Скоро.
– А ты будешь со мной?
– Разумеется. Я же сказал.
.......
Он слушал меня все умиротвореннее, а потом негромко и спокойно спросил:
– Мерлин, что я должен делать?
– Предоставь все мне. А сам забудь, не вспоминай о ночи, думай об утре. Слышишь, заиграли трубы? Ступай теперь и поспи немного до наступления дня.
Так, незаметно, было выковано для нас первое звено новой цепи. Он ушел и уснул, дабы быть готовым к великим свершениям грядущего дня; я же остался сидеть и думать, а свет все разгорался, и день наступил.
М.Стюарт "Полые холмы"
@темы: Восторг, апофигей и опупеоз, Цитата
-
-
09.03.2018 в 19:08-
-
09.03.2018 в 19:50-
-
09.03.2018 в 20:12-
-
09.03.2018 в 22:18