Driver picks the music, shotgun shuts his cakehole
Ему сегодня кагбэ годик, так что ДР мы с ним празднуем вместе. Большое спасибо тем, кто на протяжении всего этого года ждал, читал и комментил. И отдельно:
beside, которая была строга, но тактична ) Все принятые мною правки - результат ее умения убеждать, все отвергнутые - свидетельство моей собственной глупости и упрямства
Ами, Ирме, Крольчуле и неоклассицизм - за альфинг, бетинг, обоснуй, вдохновение, интересные вопросы и моральную поддержку
Коясу-сан - за то, что подарил... кхм, одолжил нам Йоджи и Шульдиха )))
и моим родителям - за то, что они подарили миру меня
Короче: прошу любить и жаловать ))))
Да, чуть не забыла: дорогая oruga-san, кусочек от "28 апреля" - это обещанный тебе драббл на слова "асфальт, фотография, обида". Я подумала, что уже нет смысла выкладывать его отдельно. Прошу прощения за такую чудовищную задержку
Другая версия
(хроника сосуществования)
читать дальшеПролог
(Йоджи)
Я очнулся от ветра. Во всяком случае, мне показалось, что от ветра. Или – что очнулся. Попытка пошевелиться отозвалась болью в запястье. Я поднес руку к глазам, увидел квадратик пластыря и выходящую из-под него трубку.
Капельница.
Больница, значит.
Было темно - и, как я уже сказал, ветрено – и с кровати был виден только очерченный луной проем окна и неподвижная фигура человека на подоконнике.
В первую минуту мне показалось, что…
А потом человек шевельнулся, и луна высветила широкие плечи и длинные волосы, которые безжалостно трепал сквозняк.
- Привет, - сказал человек. – Здоров же ты спать!
Тогда я узнал его – по голосу.
«Шварц», - хотел сказать я. Но голова раскалывалась, а в горло будто забили железный ершик.
- Собственной персоной, - кивнул он.
Чтение мыслей и прочая магия… Что ж, тем лучше.
- Ох, ну и погодка, - заметил он, спрыгнув с подоконника. – Опять тайфун, а? В такие ночи добропорядочные граждане радостно трахаются под теплым одеялом. Одни мы с тобой…
«С каких это пор мы – с тобой?»
- Да ладно, не придирайся. Знаешь, в Библии сказано: «Возлюби врага своего».
«Так ты меня возлюбить пришел?»
- Ещё чего. Я не такой, -- высокомерно возразил он. – Я тебя развлечь пришел. Скучно, думаю, ему там одному… Пойду хоть, сказку расскажу.
Я фыркнул. Хотелось кашлянуть, но получился не то хрип, не то писк. В носу тоже были какие-то трубки. И в горле – вот почему его так саднило.
Твою мать. Если это сон, обморок или, чего доброго, предсмертное видение – какого хрена я не привиделся себе в нормальном состоянии?!
- Какие ж сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят? – хохотнул Шульдих. – Ладно, можешь считать, что я ненастоящий, если тебе так проще. Ну так что, рассказывать?
«Валяй. Рассказывай».
Он взял стул, придвинул к кровати и уселся, закинув ногу на ногу.
- Ну вот. Это будет сказка про одного добропорядочного гражданина. Зовут его… ну, скажем, Ратценбергер, и живет он где-нибудь… во Франции. А что? Франция – хорошая страна.
Шульдих помедлил, глядя на меня, словно ожидал возражений. Но я не возразил. Франция так Франция.
- Ну вот, - снова сказал он. - А в Японии живет некий скромный сараримен… Куросиба. Или Миядзаки… ну, придумай сам, что я за тебя все делать должен?
«Не собираюсь я ничего придумывать. Это же твоя сказка».
- Засранец. Ну ладно, неважно. Все равно это не настоящее его имя. Настоящее он забыл.
«Забыл?»
- Ну да. Такое случается, представь себе. Амнезия. Ему, конечно, делали обследования, томограмму, сканирование, но он так и не вспомнил. Увы. Я не сказал, что это будет грустная сказка?
«Нет. А дальше что?» - я почувствовал, что, несмотря на боль и слабость, мне становится по-настоящему интересно.
- А дальше Миядзаки-сан приезжает во Францию к герру Ратценбергеру.
«Зачем?»
- А затем, что денег у нашего бедняги нет – всё, что он заработал раньше, принадлежит теперь человеку с другим именем. Делать он ничего не умеет. Правда, у него есть скромное хобби – цветоводство. Любое менее невинное хобби может привлечь к господину Миядзаки нежелательное внимание, поэтому у него их нет. Конечно, можно попробовать оказывать услуги интимного характера красивым девушкам старше восемнадцати, но, по определенным причинам, и этот вариант ему сейчас не подходит.
«Не слишком ли ты много знаешь о господине Миядзаки?» - Я хотел, чтобы мой мысленный голос звучал угрожающе, но получилось, скорей, устало и раздраженно.
- Ну, скажем так, мне было… любопытно, - беспечно заметил Шульдих. - И потом, у господина Миядзаки тоже есть шанс побольше узнать о герре Ратценбергере.
«Допустим. А для чего этому Рас… Ракс…»
Я попытался сосредоточиться, но фокус внимания ускользал, словно какая-нибудь особо заковыристая строчка для хайку – и вертится на языке, а не дается.
- Да-да? – Шульдих изобразил живейший интерес.
Я закрыл глаза и заставил себя мысленно увидеть каждую букву этого чудовищного имени.
«Рат… цен… бергеру этому… зачем ему Миядзаки?»
Теперь ублюдок сделал вид, что оскорблен в лучших чувствах.
- По-моему, ты его в чем-то подозреваешь, а? – деланно возмутился он. - Не забывай: Ратценбергер – добропорядочный гражданин. А кроме того, если бы он хотел разобрать Миядзаки и посмотреть, что у него внутри, то удобней всего было бы сделать это прямо сейчас. Нет, всё очень просто и вполне невинно: герр Ратценбергер плохо переносит одиночество. Во Франции ему не с кем играть и некому рассказывать сказки, а от скуки он начинает беситься и делать глупости. Мы же не хотим, чтобы он превратился в совсем-не-добропорядочного гражданина? Это было бы… неудобно. Для всех.
«Допустим, - повторил я. – Но даже если я… если Миядзаки согласится – как он найдет твоего герра во Франции?»
- О, вот это уже вопрос по существу, - Шульдих внезапно подобрался, оставив свои иносказания. - У тебя электронный адрес есть, Балинез? Ладно, неважно. Я тебе новый завел, в джи-мейле. Юзернейм «freedom», пароль 030377. Идиотом надо быть, чтоб не запомнить.
Тем не менее, он повторил ещё раз. Но я решил не возникать по этому поводу. В конце концов, я давно перестал ждать от своих снов чего-то приятного.
- Так что проверяй время от времени, я тебе напишу. Только проверяй так, чтобы… ну, чтобы никого лишнего поблизости не было, ясно?
«А ты, я смотрю, подготовился... Значит, это не совсем легальное путешествие? Не боишься?»
- Чего?
«Что я тебя сдам».
- Кому? Зачем? – он пренебрежительно махнул рукой. - Все, кому ты можешь меня сдать – и так в курсе. Вашим это больше не нужно. А на тех, кого это действительно заинтересовало бы, у тебя выхода нет.
«Тогда к чему эти предосторожности?»
- Хорошая сказка всегда должна быть немножко… таинственной. Ну, я пошел… ах, да. Выздоравливай, Йоджи-кун. – Он порылся в карманах и швырнул что-то мне на постель. В лунном свете глянцево блеснул бок большого яблока.
«Вот сволочь», - мысленно сказал я. Жажда мучила невыносимо, но трубка во рту не давала даже сглотнуть слюну.
Шульдих взобрался на подоконник и перекинул ноги наружу.
- Эй… а ты в курсе, что лысый на полголовы? – сообщил он, обернувшись.
Я выругался. Трехэтажно. Мог бы и четырехэтажно, но сил не хватило.
Он рассмеялся и спрыгнул вниз.
***
Яблоко так и пролежало у меня в одеяле до самого утра. Перед обходом я припрятал его под матрац, велел себе выбросить Шульдиха из головы – она и без того нещадно болела - а «амнезию» решил считать удачной находкой собственного подсознания.
Меня действительно возили на томограмму и сканирование, но все это быстро закончилось.
Никто из Вайсс ко мне не пришел.
Расходы по моему содержанию в больнице оказались оплачены, а на выходе я даже получил небольшую сумму денег – счет, открытый «неизвестным доброжелателем» на имя Ито Рё. Имя, в свою очередь, было подарком от симпатичной медсестрички, которой я так и не решился назначить свидание.
Этого хватило на первое время. Я устроился работать - рассыльным на почте – и снял квартиру.
О ночном визите я не то чтобы забыл – просто не разрешал себе вспоминать. Если начинаешь верить снам – это ведь очередная стадия сумасшествия, так? А все и без этого было слишком…
Слишком…
Одиночество. Раньше я думал, что знаю, что это такое. Оказалось, ни хрена я не знал.
Полное одиночество – это не тогда, когда у вас никого нет. Это когда у вас никого и не может быть. Потому что вам нельзя. Нельзя общаться с женщинами, чтобы, очнувшись однажды от посткоитальной дремоты, не обнаружить рядом с собой труп. Нельзя заводить близкое знакомство с мужчинами – иначе, расслабившись напару в пятницу вечером, можно сболтнуть такое, что вы не доживете до начала следующей рабочей недели. Оба. Так что пил я либо в баре – в полном одиночестве - либо дома. В полном одиночестве. А секс… Тоже один, дома, сам с собой. А что, были варианты?
Наверно, рано или поздно я бы привык. Но меня в очередной раз подвело любопытство. Начиналась весна, и я все чаще стал ловить себя на мыслях о Шульдихе. Куда он поехал? Чем теперь занимается? Неужели и вправду решил стать «добропорядочным гражданином»?
Однажды мне случилось припоздниться с обедом – ко всем забегаловкам уже выстроились многометровые очереди, и пришлось заскочить в ближайшее Интернет-кафе. А взяв чашку кофе, я сказал себе, что глупо не воспользоваться случаем. В конце концов, если в почтовом ящике ничего не окажется, можно будет раз и навсегда распрощаться с рыжим Шварц.
Оно было там, это письмо. Вернее, даже не письмо, а рекламная рассылка – «Летайте самолетами авиакомпании Эйр Франс» - плюс кое-какие дополнительные сведения.
Оно было там уже несколько месяцев.
Я допил кофе, закрыл окно браузера и вернулся на работу – сказать, что увольняюсь.
Еще через неделю я вышел из терминала аэропорта Шарль де Голль на стоянку такси и показал шоферу листок с тщательно переписанным от руки адресом. Он молча кивнул и распахнул дверцу. Я забрался в машину, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Голова кружилась от усталости и гудела от вопросов, среди которых самым насущным был один: что, если Шульдих давно сменил адрес и решил не сообщать мне об этом?
Что, если он уже не ждет меня?
23 апреля, среда
Он долго стоит перед обшарпанной синей дверью, собираясь с духом, чтобы позвонить. А потом дверь вдруг открывается сама.
Йоджи смотрит на стоящего на пороге немца и не знает, что сказать. На Шульдихе смешная футболка с радугой и надписью «Rainbows are gay». Рыжие волосы завязаны в хвост, и лицо кажется странно открытым, слишком простым.
- Ну, привет. Приехал все-таки.
- Ты не думал, что я приеду? – настороженно уточняет Йоджи.
- Да кто вас, психов, знает, - беспечно отзывается Шульдих. - Заходи, что ли. Это все твои вещи? – Он кивком указывает на небрежно скинутую на пол сумку.
Йоджи пожимает плечами.
– Ну… да. А что?
- Нормально. Раздевайся.
- Прямо так, сразу? – Сорвалось, просто сорвалось! Учитывая, что на нем только парусиновые слаксы и не по сезону легкая рубашка, это «раздевайся» прозвучало слишком двусмысленно, чтобы сдержаться.
Шульдих окидывает его долгим взглядом, и Йоджи вдруг становится не по себе. Ну что он такого сказал-то?
- Это типа шутка, - на всякий случай поясняет он.
- Ну, типа я понял, - ехидно поддакивает Шульдих. – Ванная там, кухня – вон там. Пожрать – в холодильнике. Кровать здесь одна, но для тебя имеется диван. Сильно не обживайся, через месяц мы отсюда съедем.
- Куда?
- А тебе не всё равно?
- Пожалуй.
Йоджи снимает туфли и направляется в ванную. Шульдих скрывается в комнате, откуда доносится бормотание работающего телевизора.
Йоджи наскоро принимает душ в тесной ванне с укрепленной над ней душевой стойкой, а потом выходит на кухню. Есть хочется так, что даже в животе урчит. В холодильнике обнаруживаются сыр, ветчина и пиво, в шкафу над мойкой – хлеб, коробка с чайными пакетиками и непочатая упаковка кофе. Он вскрывает упаковку и с наслаждением вдыхает горький бодрящий аромат – полсуток в самолете вымотали до предела, а внутреннее чутье ещё не обещает отдыха.
Готовить совершенно не в чем – воду приходится греть в микроволновке, а кофе заваривать прямо в кружке. Извращение, конечно – но всё лучше, чем ничего. Йоджи делает несколько бутербродов, складывает на тарелку и, прихватив кружку, идет в комнату.
Шульдих валяется на диване и листает какой-то журнал, время от времени поглядывая в телевизор.
- Подвинься.
Он нехотя поднимается, подобрав ноги. Йоджи тоже садится на диван. Шульдих протягивает руку за бутербродом. Йоджи ставит тарелку между ними.
- Ну как прошел спектакль с амнезией? – интересуется Шульдих, прежде чем откусить от бутерброда.
- На ура, - сухо говорит Йоджи. – Я ушел со сцены под шквал аплодисментов. Публика рыдала.
- Круто. - Шульдих одобрительно кивает. – И как тебя теперь зовут?
- Ито Рё.
- А поблагозвучней ты себе не мог что-нибудь выбрать? «Миядзаки-сан» звучало куда лучше.
- Не твое дело… Ратценбергер.
- Надо же, запомнил, – со смешком замечает Шульдих. – Кто-нибудь знает, куда ты поехал?
- Ты меня вообще за придурка держишь? – возмущается Йоджи.
Шульдих неопределенно хмыкает и тянет руку к кружке.
Когда кофе и бутерброды заканчиваются, Йоджи идет на кухню и делает ещё.
24 апреля, четверг
Наутро он просыпается с разбитой спиной и зверски затекшей шеей. Лежа на своем неудобном диване, Йоджи чувствует себя бесконечно старым, больным и усталым. Думать не хочется. Ни о чем. Хочется жить простыми ощущениями.
Шульдих уже ушел. Йоджи не знает, куда – и ему, в общем, неинтересно. В прихожей на тумбочке обнаруживаются ключ и записка: «Кудо, это единственный ключ. Если потеряешь или не будешь дома к семи – прощайся с жизнью».
Йоджи не хочется никуда выходить. Из продуктов остались только пиво, чай и кофе, поэтому он завтракает чашкой кофе и сигаретой. Потом заваливается на освободившуюся кровать и опять засыпает, а проснувшись во второй раз, снова пьет кофе и смотрит телевизор.
Целый день он неторопливо перемещается по квартире, как одинокая рыбка в аквариуме, периодически зависая то у микроволновки, то в комнате перед телевизором. Но к вечеру голод всерьез дает о себе знать, и Йоджи всё-таки решается выйти из дома.
Он находит ближайший супермаркет и покупает продукты, которые может опознать. Подумав, заглядывает в хозяйственный отдел и разоряется на кое-какую кухонную утварь – включая джезву.
Вернувшись домой, Йоджи готовит омлет с беконом и овощами – нехитрый ужин, больше напоминающий завтрак. Дверь открывается в тот момент, когда он снимает сковородку с плиты.
Шульдих прислоняется к косяку, сложив руки на груди, и внимательно осматривается. Йоджи роняет ложку и сдавленно матерится.
- Зашибись, - серьезно резюмирует Шульдих. – Тебя-то мне и не хватало.
- Это ты мне или омлету? – невольно усмехается Йоджи.
- Обоим.
Пока он раскладывает омлет по тарелкам, Шульдих моет руки и переодевается, а потом они усаживаются за стол друг напротив друга и приступают к ужину.
Йоджи перестает жевать, снова почувствовав на себе пристальный взгляд в упор.
- Что?
- Волосы отрасти, окей?
- С длинными я тебе больше нравился? – шутит он, чтобы скрыть неловкость.
- Гораздо больше, - оживленно кивает Шульдих. – С длинными ты вызывал у меня почти непреодолимое желание. Тебя хотелось взять за волосы и…
- Что «и»? – натянуто уточняет Йоджи.
- Приложить как следует головой об стену. - Шульдих хохочет, склонившись к столу, так что кончик рыжего хвоста едва не попадает в тарелку.
Йоджи досадливо кривится и снова принимается за еду.
Покончив с омлетом, они разливают по кружкам кофе – настоящий, густой, с пеной - и идут в комнату. Шульдих заваливается на диван и кладет ноги Йоджи на колени. Йоджи сбрасывает их на пол. Шульдих ухмыляется и закидывает ногу на ногу. И начинает болтать.
Он болтает так, словно отрывается за долгие месяцы молчания. Он говорит о Париже, о «местных», о погоде и ценах на жилье… о телепрограммах, ночных клубах, еде… потом почему-то перескакивает на Японию, беспечно рассуждает о прошлом, одно упоминание о котором заставляет Йоджи скрипеть зубами – и, кажется, Шульдиху нравится его дразнить – и заканчивает все это сравнительным обзором истории и архитектуры востока и запада.
В какой-то момент он снова задирает ноги на Йоджи, но тот даже не замечает, потому что хочет сейчас только одного – чтобы Шульдих, наконец, заткнулся – а встать и убраться из этой однокомнатной квартиры ему просто некуда.
Вечером Йоджи долго пытается убедить Шульдиха, что спать на кровати можно по очереди. Немец категорически отказывается переходить на диван.
- Но, если хочешь, могу подвинуться, - с похабной ухмылкой добавляет он.
Йоджи отвечает длинной непечатной тирадой и, рухнув на свое прокрустово ложе, отворачивается лицом к стене.
25 апреля, пятница
Утро приносит совершенно удивительное открытие: оказывается, Шульдих ходит на работу!
Новость, что телепат трудится, как простой смертный, просто не укладывается в голове.
- Видишь ли, Йоджи, - очень серьезно поясняет тот, – при помощи длинной цепочки логических умозаключений я пришел к выводу о необходимости регулярного пополнения материальных ресурсов.
- Что? – глупо переспрашивает Йоджи.
Шульдих утомленно вздыхает.
- Слушай, я понимаю, что «Шульдих – гнусный убийца» звучит гораздо лучше, чем «Шульдих – коммивояжер», или «Шульдих – банковский клерк», или «Шульдих – консультант в отделе нижнего белья»… хотя последнее, пожалуй, тоже звучит неплохо…
- Так кто? – перебивает Йоджи. – Коммивояжер, клерк или продавец?
Шульдих молча демонстрирует средний палец и начинает обуваться. Йоджи понимает, что расспрашивать бесполезно. За время недолгого близкого знакомства он уже усвоил: узнать то, чего немец не хочет рассказывать, или заставить замолчать, когда тот настроен поговорить – совершенно дохлый номер.
- А я думал, у Шварц есть деньги.
- Ага. Вот только Шварц больше нет. А любопытство, к твоему сведению, для кошачьих – смертельная болезнь, – ехидно сообщает Шульдих. Но, тем не менее, тут же поясняет: - Разумеется, у меня есть кое-что на закрытом счету в одном очень надежном банке. Вот только трогать эту сумму пока нельзя – учитывая, что уехал я без благословения бывшего начальства. Можешь считать это военным положением – а ля гер ком а ля гер*, и все такое – приходится как-то выкручиваться. Но, конечно, это не навсегда.
- Как скажешь, - равнодушно соглашается Йоджи.
Вечером Шульдих не приходит домой. Йоджи ждет до полуночи, раздраженно щелкает пультом, переключая каналы, и совершенно не знает, куда себя деть. Потом решает воспользоваться случаем и устраивается спать на кровати.
26 апреля, суббота
За окном идет проливной дождь. В квартире темно, сыро и холодно, так что не хочется даже вставать с постели. Йоджи листает прошлогодние номера глянцевых журналов, найденные на книжной полке, лениво дрочит на фотографию Лауры Синклер и думает о том, правильно ли поступил, приехав сюда.
Шульдих так и не появляется.
27 апреля, воскресенье
- Эй, Кудо, пора вставать!
Шульдих просовывает холодную руку под одеяло и щекочет ему пятку. Йоджи дрыгает ногой и открывает глаза.
- Ты чего такой довольный?
- Тебя вижу. Давай-давай, просыпайся. Я в душ. – Шульдих выходит из комнаты, по пути начиная раздеваться. - Пожрать у нас есть что-нибудь?
- А что, там, где тебя два дня трахали, не кормят?
- Завидуешь? Или ревнуешь?
Он снова появляется в дверном проеме, чтобы запустить в Йоджи скомканной рубашкой. Рубашка пахнет потом и сексом, и Йоджи торопливо сбрасывает ее на пол.
- Волнуюсь за тебя, - с издевкой отзывается он. – Длительное голодание плохо сказывается на потенции, знаешь ли.
- Не волнуйся, - в тон ему отвечает Шульдих. – С этим у меня всё нормально. Тебе хватит.
- Убью заразу! – Йоджи швыряет в него подушку, но Шульдих успевает вовремя укрыться за косяком.
- Завтрак, Кудо! – напоминает он, предусмотрительно не показываясь наружу. – А потом пойдем смотреть Париж. Что-то хочется культурных развлечений… - Хлопает дверь ванной, и через минуту оттуда доносится шум льющейся воды.
- Неужто некультурные надоели? – замечает Йоджи вполголоса, просто чтобы оставить за собой последнее слово. Он выползает из-под одеяла и подходит к окну. Дождь почти закончился, и в солнечном свете мокрая улица кажется неестественно яркой, словно какой-нибудь фантастический пейзаж.
- Напомни мне, зачем мы сюда пришли? – спрашивает Йоджи, с любопытством оглядывая просторный павильон бывшего железнодорожного вокзала.
- Хочу посмотреть импрессионистов. Тебе тоже будет интересно. У тебя с ними больше общего, чем ты думаешь: среди них было немало психов.
- Придурок, - огрызается Йоджи. - Именно это тебя в них и привлекает?
- Не только. Импрессионисты первыми начали рисовать объекты такими, какими они предстают глазу: естественными, не застывшими, не выстроенными - живыми. До них никто этого не делал. Египтяне, например, вообще изображали людей плоскими – объемные изображения не укладывались в их картину мира. Заметь: глаза и руки у всех устроены одинаково – ну, в норме. Вроде бы, чего проще – нарисовать то, что видишь, и чтобы другой, взглянув, увидел то же самое. Ни хрена! А знаешь, что мешает? Мозг, Йоджи. Мозг обычного двуногого в состоянии воспринимать только малую часть информации, которую поставляют органы чувств – ту, что опознается как знакомая. Всё остальное просто проскакивает мимо, пока кто-нибудь не ткнет носом в то, что земля круглая, пространство многомерно, мысли материальны…
- …а тени - разноцветны.
- Что? – Шульдих моргает, сбитый с толку посреди увлеченного монолога.
- Импрессионисты первыми начали рисовать цветные тени, - поясняет Йоджи. - Раньше все рисовали их черными, но ведь в природе не бывает чисто черного цвета. Поэтому Ренуар свою «Обнаженную на солнце» испещрил синими, зелеными и фиолетовыми тенями. Говорили, что это напоминает трупные пятна.
- Ты изучал живопись? – слегка удивленно спрашивает Шульдих.
Йоджи пожимает плечами.
- Я ее даже преподавал некоторое время. Ты ведь столько обо мне знаешь – неужели от тебя ускользнул этот факт моей биографии?
- Нет, конечно, - почти оскорбленно возражает Шульдих. – Я просто… забыл.
- Просто это не укладывается в твою картину мира, да? В твое представление обо мне? Это ты - особенный, не такой, как все. Избранный. А мы – «двуногие», плоские люди… удобный объект для очередного прикола.
Шульдих отвечает своим коронным пристальным взглядом, но сейчас этот прием почему-то не срабатывает. Йоджи смотрит твердо – без гнева, но с легким вызовом.
- Так, ладно. Закончили с выебонами. Оба! – торопливо добавляет Шульдих, заметив, что Кудо снова открыл рот. - Пошли смотреть твою цыпочку с трупными пятнами. У меня сегодня по гороскопу встреча с прекрасным.
- О, прекрасного у импрессионистов много, - усмехается Йоджи. - «Сад дома для умалишенных», «Дом повешенного», «Автопортрет с отрезанным ухом», «Крик»… Тебе будет интересно.
Шульдих ухмыляется и молча демонстрирует средний палец. Стоящая неподалеку дама респектабельного вида качает головой и недовольно поджимает губы – но какого черта, они пришли смотреть картины, а искусство, как известно, принадлежит народу. Шульдих посылает ей воздушный поцелуй и, ухватив Йоджи за руку, тащит к лестнице.
Вечером они вдвоем валяются на кровати, едят пиццу, запивая ее пивом, и смотрят какой-то дурацкий боевик. Шульдих переводит – лениво, с пятого на десятое, но в данный момент Йоджи не склонен требовать от жизни большего. Пиво вкусное, голос у Шульдиха… пожалуй, приятный – во всяком случае, не такой резкий, как казалось раньше – а тесная квартирка куда уютней открытой всем ветрам токийской конуры, над самой крышей которой сутки напролет грохотали поезда.
Он откидывается на спину и с наслаждением потягивается всем телом, так что короткая футболка задирается кверху. Шульдих кончиком пальца чертит на его голом животе схему парижского метро – Йоджи не помнит, с какой стати разговор перескочил на метро, но оно ему определенно нравится. Такое… извилистое… Он чувствует себя, как кот, которому чешут пузо.
Тени в комнате удлиняются, сгущаются, собираются по углам, выставив наружу беспокойные чуткие щупальца; блики экрана мечутся между ними, как сполохи пламени, как отблески стальных лезвий; кто-то кричит на одной ноте, пронзительно и безнадежно, а потом крик обрывается выстрелом…
Йоджи вздрагивает всем телом и открывает глаза. Задремавший на его бедре Шульдих длинно прерывисто вздыхает и со стоном переворачивается на живот.
Йоджи выключает телевизор и перебирается на диван, но сон уже слетел, и приходится долго брать себя на измор, глядя в темный потолок и прислушиваясь к звуку чужого дыхания.
28 апреля, понедельник
Йоджи открывает дверь в ванную и едва не налетает на Шульдиха. Немец, в одних только белых спортивных боксерах, бреется перед зеркалом.
Первый порыв – выйти и подождать, но привкус вчерашнего пива во рту требует неотложных мер.
- Рановато для стриптиза, - хмуро замечает Йоджи.
- Кудо, я и так стараюсь тебя не шокировать. - Судя по голосу, Шульдих слегка задет. – Между прочим, это мои самые приличные трусы.
- Надеюсь, неприличные ты мне демонстрировать не будешь. – Йоджи протискивается ближе и заглядывает в зеркало через его плечо. – Мда…
– На фотомодель не тянешь, - ехидно подтверждает Шульдих. – Что, кошмары замучили?
- Откуда ты… Черт, ну конечно. – Йоджи берет свою зубную щетку и выдавливает на нее трехцветную полоску, восхитительно освежающую даже на вид. – А тебе какое дело?
- Могу помочь. Поменять плохие сны на хорошие – это уж слишком большой геморрой, а вот сделать так, чтобы ты их вообще не видел… ну, то есть не запоминал - легко. И совсем не больно.
Йоджи засовывает щетку в рот и крепко сжимает губы. Под языком тут же начинает пощипывать.
«Нет».
- Так ты меня все-таки боишься? О, черт. Я обижен до глубины души!
«Пошел ты…»
Шульдих запрокидывает голову. Бритва плавно скользит по горлу, снизу вверх, до самого подбородка. Йоджи сглатывает, поспешно отводит глаза и начинает энергично работать щеткой.
- Просто не хочу, чтобы кто-то копался у меня в голове, - поясняет он, сполоснув рот.
- А почему ты так уверен, что я этого не делаю? – с любопытством интересуется Шульдих.
- Потому что иначе ты не спрашивал бы моего согласия.
- Хм… это спорно. И вообще, по-моему, у тебя чересчур трепетное отношение к голове – что в твоем случае совершенно необосновано.
- Пошел ты… Она у меня одна, между прочим.
- Ну и…? Ладно, как хочешь. – Шульдих откладывает бритву, смывает пену со щек и, придвинувшись ближе к зеркалу, придирчиво рассматривает отражение. - А что приснилось-то?
- Долго рассказывать.
- Я не тороплюсь. Люблю чужие кошмары, знаешь ли, - хохотнув, возражает Шульдих.
Йоджи делает попытку умыться, но места у раковины слишком мало для двоих. Смирившись, он делает шаг назад и усаживается на крышку унитаза. Голая поясница Шульдиха маячит прямо перед носом – над самой резинкой трусов видна россыпь мелких родинок, а чуть левее – белесая линия старого, явно многолетней давности, шрама. На согнутой спине выступают несколько нижних позвонков.
- Ну вот. Я ехал на машине. То есть это сначала я думал, что еду на машине, но, когда нажал на газ, почувствовал ногой асфальт. Теплый и влажный, как после дождя. Тогда я увидел, что никакой машины нет, а я просто лечу по воздуху. Голый. Придурок, - добавляет Йоджи, услышав от зеркала тихий смешок. - Меня понесло куда-то с огромной скоростью, а потом я увидел могильную плиту, меня несло прямо на нее, и я закричал, потому что испугался, что разобьюсь. Но перед самой плитой меня опустило на землю. Я знал, чья это могила. Только почему-то это было не японское кладбище, а европейское: каменная плита, а на ней – имя, даты и эмалевая фотография. Черт, надо было хоть дату смерти запомнить… Я посмотрел на фотографию, и… человек на ней тоже посмотрел на меня. Он был… жуткий. И потом я… он… усмехнулся и подмигнул. И тогда я… заорал, наверно.
- Ещё как заорал. Я от этого проснулся. Очень вовремя, кстати, а то вчера забыл будильник завести.
Шульдих плещет воду в лицо, так что брызги летят по сторонам. Потом вытирается и, капнув в ладонь лосьона, похлопывает себя по щекам. Запах терпкий и чуть горьковатый – Йоджи мысленно делает заметку внимательней рассмотреть флакон.
- Изотта Фраскини, - с ухмылкой сообщает Шульдих, поворачиваясь к нему.
Теперь в поле зрения оказываются поджарый живот и обтянутая белым хлопком выпуклость, созерцать которую у Йоджи нет ни малейшей охоты. Недовольно поморщившись, он поднимается и оттесняет Шульдиха от раковины.
- Значит, так, - начинает немец, после того как они меняются местами. - Ты скучаешь по своей «Севен» - у тебя ведь «Севен» была, да? Чувствуешь себя уязвимым. Опасаешься, что утратил контроль над событиями собственной жизни. Не одобряешь своих поступков и боишься того, кто скрывается внутри тебя. Не надо быть Фрейдом, чтобы понять. А ещё, - язвительно добавляет он в спину Йоджи, - у тебя банальный недотрах, знаешь ли.
- Вот уж с этим я точно без тебя разберусь, - отрезает тот.
- Валяй, разбирайся, - беспечно соглашается Шульдих. - Ближайший мужской монастырь – в Лаграссе.
Йоджи стискивает зубы, набирает пригоршню ледяной воды и окунает лицо в ладони.
- Конечно, это не всё, - продолжает разглагольствовать Шульдих. - Скорей всего, там ещё два-три слоя подтекстов. А может, двадцать-тридцать слоев. Я не психолог. Но когда в общих чертах знаешь, что означает сон – он перестает так пугать, верно?
- Верно, - мрачно соглашается Йоджи. - Тогда начинает пугать реальность, раз уж от нее даже во сне не сбежать.
- А ты хотел сбежать? Для этого существуют другие способы. И потом, что ж ты привередливый такой – то тебе одна реальность не нравится, то другая… Ладно, мне пора. – Шульдих бодро вскакивает на ноги с явным намерением выйти.
- Погоди, - окликает Йоджи. – Не хочешь рассказать, что снилось тебе?
Шульдих замирает. Йоджи видит его отражение у себя за плечом. Глаза у рыжего… красивые, надо признать – вообще-то Йоджи предпочитает наслаждаться женской красотой, но он принципиально объективен в оценке конкурентов, - вернее, были бы красивыми, если бы не их странное выражение. Не пугающее, нет… но настораживающее. Напоминающее. Что-то в этих глазах не соответствует ни гладко выбритому, умытому и надушенному лицу, ни ухмылке, растянувшей тонкие губы. Или наоборот – лицо не соответствует глазам… Твою мать, ну прямо когнитивный диссонанс какой-то.
- Сны, Йоджи – это порождение больной психики и результат избытка свободного времени, - четко выговаривая слова, декламирует Шульдих. - А я здоров и занят.
Он отворачивается и через секунду исчезает из ванной.
- Засранец, - громко говорит Йоджи в закрытую дверь. – Чего ж ты тогда полночи метался и бормотал?
Он проводит ладонью по щеке и решает, что сегодня ещё можно не бриться. Ну и хорошо.
А вот с выпивкой на ночь точно пора завязывать.
Съеденная вчера пицца наводит Йоджи на мысль. Днем он заходит в ближайший «Pizza Hut» и, пообщавшись с персоналом на изрядно подзабытом английском, выясняет следующее: вакансий в ресторане сейчас нет, но в расположенном в соседнем квартале МакДональдсе, кажется, требуется уборщик.
Вечером у них с Шульдихом происходит первая за время совместного проживания серьезная размолвка. Немец категорически заявляет, что не будет жить с человеком, который зарабатывает убиранием объедков.
Йоджи, слегка ошеломленный такой бурной реакцией, обзывает его чистоплюем и чертовым лицемером. Лучше убирать объедки, говорит он, чем охранять ублюдков. А если Шульдиху что-то не нравится, то он, Йоджи, может перестать обременять его своим присутствием.
Шульдих клеймит его «гребаным идеалистом» и добавляет еще пару крайне нецензурных эпитетов. Дело чуть не доходит до драки.
Спать они расходятся в ледяном молчании.
29 апреля, вторник
На следующий день Шульдих ведет себя, как ни в чем не бывало. Йоджи, который за ночь тоже успел остыть, решает не принимать поспешных решений. В конце концов, ручной труд до смерти надоел ему еще в «Конеко», и, если рыжему не влом работать за двоих – что ж, его дело.
- Тебя просто устраивает, что я готовлю тебе еду, поддерживаю относительный порядок в квартире и развлекаю по вечерам, - замечает Йоджи. – Экономку не думал найти? А ещё лучше, жениться.
- Экономка – дорогое удовольствие, - усмехается Шульдих. – Не говоря уже о жене.
- Намек понят. - Йоджи кивает, всем своим видом демонстрируя, что такие заявления у него даром не проходят.
Шульдих равнодушно пожимает плечами.
- Никаких намеков. Лучшее, что ты можешь сейчас сделать – выучить язык. Я не для того тебя позвал, чтобы использовать в качестве дополнительного источника дохода.
- А в каком качестве ты собираешься меня… использовать? – подозрительно уточняет Йоджи.
- Видно будет. Я ещё не решил, на что ты сгодишься, - со смешком признается немец.
2 мая, пятница
Утром, перед тем как уйти, Шульдих притискивает Йоджи к зеркалу в прихожей и целует. Йоджи хочет врезать ему, но истосковавшееся по любви тело реагирует быстрее, и он начинает отвечать, прежде чем успевает сообразить, что происходит. А после этого бить рыжему морду уже как-то неловко.
Шульдих внезапно отрывается от него и, коротко усмехнувшись, скрывается за дверью. Йоджи возвращается в комнату, заваливается на кровать и, закурив, начинает рефлексировать.
Не то чтобы он не догадывался. Догадывался. Не мог не понимать, что означают такие взгляды. Вскользь оброненные фразы. Футболка эта дурацкая…
Выбор, в общем, не так уж велик. Или правда уйти и попробовать выжить в одиночку. Без знания языка, без нормальной профессии и почти без денег. Вернуться в Японию, кстати, тоже не на что, даже если бы хотелось.
Или остаться и держать оборону.
Йоджи горько усмехается потолку, представляя, в чем будет заключаться эта «оборона».
Ты ведь не дурак, Кудо, говорит он сам себе. Может, и не семи пядей во лбу, но точно не дурак. Ты всё знаешь про бесплатный сыр. И когда ехал сюда, ты понимал, что за этот шанс придется платить. Только не знал, чем.
Теперь знаешь.
И, если уж на то пошло, не такая это большая цена. Скорее, даже сильно заниженная. Только сегодня и только у нас – новая жизнь с огромной скидкой.
Стоит ли это тело того, чтобы так его защищать?
Нет, думает Йоджи. Ни хрена оно не стоит, это израненное, потасканное, отравленное тело.
Ты ведь хотел знать, что потребуется от тебя? Теперь знаешь.
Ты пойдешь на это?
Да.
Шульдих идет на приступ вечером. Йоджи принимает душ перед сном, когда в дверь ванной раздается стук.
- Йоджи… можно к тебе?
- Да, - помолчав, отвечает тот.
Шульдих входит, без малейшего стеснения раздевается, залезает в ванну. Забирает из рук Йоджи мочалку.
- Давай, помогу.
Крепко растирает плечи, лопатки, замученную ночевками на диване поясницу. Потом отбрасывает мочалку, прижимается сзади, гладит скользкими от мыла ладонями грудь, живот, сжимает мгновенно затвердевший член и начинает медленно дрочить. Йоджи крупно вздрагивает, выгибается - он уже почти забыл, как хорошо, когда для тебя это делает кто-то другой… Только бы не думать о том, кто именно этот «другой».
Шульдих обводит кончиком языка ухо, осторожно прикусывает мочку, не переставая двигать рукой.
- Так давно никого не было, да? Ничего, сейчас мы это поправим…
«Это просто миссия, - думает Йоджи. – Просто ещё одна гребаная миссия. На этот раз – по спасению собственной жизни, черт бы ее побрал».
Шульдих резко разворачивает его и толкает, впечатывая спиной в стену.
- Ты чего? – недоуменно спрашивает Йоджи.
- Да пошел ты!
Немец выбирается из ванны и тянется за полотенцем.
- Ты, блядь, думаешь, один такой уникальный? – говорит он, не глядя на Йоджи. – Кудо, таких, как ты, здесь пачками на каждом углу! И все хотят – или, по крайней мере, умеют сделать вид, что хотят. А ты не умеешь ни хера.
- Шульдих…
- Да вытащу я тебя, ясно?! Без всяких дебильных самопожертвований! Раз уж навязал на свою голову – не знаю, зачем – то вытащу, успокойся!
- Шульдих!
Рыжий оборачивается. Глаза у него злые и веселые, как тогда на маяке.
- Если уж ты, мать твою, читаешь… - говорит Йоджи, - так читай до конца.
Ему страшно и почему-то тоже весело. И никакое это, к черту, не самопожертвование, а просто... Губы у Шульдиха твердые – такие непривычно твердые, жесткие даже – и чуть сладковатые, а волосы мягкие и отдают полынной горечью, и от этого сочетания одновременно сводит в паху и сосет под ложечкой, так привычно и так тревожно. И какая теперь разница, что бывший враг, если иногда бывший враг оказывается последним оставшимся у тебя близким человеком. А еще Шульдих сильный, и если… если что… сможет постоять за себя.
И, в конце концов, у Йоджи и вправду слишком давно никого не было… никого, кто вот так обнял бы сзади и сказал «Сейчас все поправим».
- Идиот, - беззлобно бросает немец, прежде чем отшвырнуть полотенце и вернуться в ванну.
Йоджи сам тянется навстречу поцелую, держа руки чуть на отлете, как застенчивая школьница на первом свидании. Шульдих прижимает его к себе и целует – властно, влажно и… Йоджи сказал бы «грязно», но сейчас ему плевать, сейчас его всё устраивает. Более чем.
Шульдих разворачивает его лицом к стене.
- Нагнись, - хрипло командует он. – Ноги расставь.
А потом опускается на корточки позади Йоджи, раздвигает ему ягодицы и проводит между ними языком.
Йоджи думает о том, что сказал бы, покажи ему кто-нибудь эту картинку, допустим, год назад – и теперь ему уже не просто весело, а отчаянно смешно, но смех тут же переходит во всхлип. Он кусает губы, язык, руку, но ничего не помогает, и он начинает стонать.
- У меня смазки нет, - поясняет Шульдих. – Закончилась, представляешь?
«Сука, - думает Йоджи. – С кем это она у тебя закончилась?»
- Да ты не волнуйся, я чистый, - говорит Шульдих. – Я – за безопасный секс.
Йоджи хочет что-то ответить, но уже не помнит, что именно. В голове пусто и легко, впервые за долгое время, и за одно это он сейчас согласен на всё.
Шульдих тянет его за бедра, надавливает на поясницу, вынуждая прогнуться ниже.
- Будет больно, - предупреждает он. – Чуть-чуть. Ровно настолько, чтобы тебе понравилось.
Это и вправду немного больно, но боль только делает происходящее ещё ярче, ещё острее. Йоджи упирается лбом в мокрый кафель, елозит по нему ладонями в тщетной попытке за что-нибудь ухватиться. Шульдих тихонько приговаривает что-то по-немецки – судя по интонации, что-то совсем не успокаивающее - Йоджи совершенно не понимает слов, но от этого только заводится еще больше.
Потом он подцепляет сброшенные на пол джинсы, нашаривает в кармане пачку, закуривает. Ноги ещё дрожат, и приходится опереться о бортик ванны. Шульдих присаживается рядом.
- Нашел где курить.
- Отъебись. Сигарета после секса – это святое.
- Уже. – Он вынимает сигарету у Йоджи из пальцев и подносит ко рту. – А тебе сегодня не полагается.
Йоджи позволяет ему затянуться пару раз, потом забирает обратно, и они продолжают курить одну сигарету по очереди, как последнюю.
- Значит, вот для чего ты меня позвал.
- Не льсти себе. - Шульдих кривится, делая очередную затяжку. - Йоджи, я ведь тебе всё сказал там, в больнице. «Правду и ничего, кроме правды». Я не хотел быть один, и мне нельзя было там оставаться. Ты не хотел там оставаться, и тебе нельзя быть одному. Ты поможешь мне. Я помогу тебе.
- И всё? – настаивает Йоджи.
- Да что ты хочешь от меня услышать? – с досадой спрашивает Шульдих. – Ну, задница у тебя, конечно, супер – но, согласись, для любви этого всё-таки маловато.
Йоджи испытывает смутное желание все-таки врезать ему. Если бы только не было так лень…
- Сволочь, - говорит он. – Разбил мне сердце.
- Не я первый, - небрежно замечает Шульдих.
«Не ты последний», - мысленно договаривает Йоджи.
- А вот это мы ещё посмотрим, - задумчиво возражает Шульдих. – Вообще-то если я за что берусь, то переделывать никому не приходится.
- Может, перестанешь меня читать? Бесит, вообще-то.
- Ага, щаз. Мне проще научить тебя закрываться. Напомни мне завтра. Сегодня уж больно спать охота.
- Мм, - соглашается Йоджи. Глаза у него слипаются, но это не та, ставшая уже привычной тупая тяжесть в голове и теле, а приятная послеоргазменная истома, когда словно бы плывешь, и только хочется обнять кого-нибудь покрепче, чтобы не уплыть одному… слишком далеко…
Хотя обнимать Шульдиха всё ещё кажется довольно странной идеей.
Или нет?
- И ничего странного, - слегка обиженно возражает тот. – Я, между прочим, на ощупь очень даже приятный. Пойдем, убедишься.
Йоджи все-таки хихикает. Шульдих берет полотенце и набрасывает ему на голову. Йоджи торопливо отставляет руку с окурком и возмущенно матерится, но безропотно позволяет вытереть себя и отвести на кровать.
И убеждается.
3 мая, суббота
Йоджи просыпается оттого, что чей-то острый локоть беззастенчиво упирается ему в шею. Он открывает глаза и вместо ставшей уже привычной спинки дивана видит стену, оклеенную бежевыми обоями в крапинку.
Йоджи вспоминает, что сегодня опять ночевал на кровати. И вспоминает, почему.
Нет, в целом, спалось неплохо. Иногда даже хорошо. Если бы его ещё всю ночь не пихали, не лягали и не стаскивали одеяло – может, вообще удалось бы нормально отдохнуть.
Шульдих лежит на животе, спрятав лицо в скрещенных руках, так что приставучему утреннему солнцу остается только играть в волосах. Йоджи ловит себя на том, что сам не прочь запустить руку в рыжие патлы – взъерошить, а то и подергать. Потянуть. Это правда - длинные волосы… провоцируют.
Он снова отворачивается к стене, зябко передергивает плечами и пытается натянуть на себя одеяло, в которое завернулся Шульдих.
- Твою мать, Кудо, возьми себе другое одеяло, - недовольно бурчит тот, не открывая глаз.
- Вот ты и возьми. Ты лежишь с краю. Почему я должен перелезать через тебя?
- Потому что это – мое. Ты что думаешь – разок перепихнулись, и теперь у нас все вещи общие?
- Ну что ты. - В голосе Йоджи звучит сарказм, который мог стать убийственным, если бы имел хоть какой-то шанс достигнуть цели. – Я ж понимаю, что общие – только мои.
Он наматывает край одеяла на кулак и резко дергает. Шульдих совершает почти полный оборот и врезается в него, задевая бедром напряженный член.
Ну да, у него стоит – и что? Утро на дворе, между прочим. Солнце светит, член стоит – и это означает, что Йоджи молод и здоров… по крайней мере, телом.
Шульдих тоже молод и определенно здоров – причем в злостной форме, отягощенной безграничной наглостью. Поэтому вместо того, чтобы отодвинуться, он приподнимается на локте и задумчиво осведомляется:
- Слушай, а как ты относишься к утренней гимнастике?
- Положительно, - осторожно отвечает Йоджи.
Если честно, он совсем не уверен, что готов повторить вчерашнее. Завоевание одеяла обернулось проснувшейся между ягодиц болью, терпимой, но малоприятной. Возможно, слегка унизительной – насчет этого он ещё не определился.
С другой стороны, лежать здесь с откровенным стояком не менее унизительно. Можно, конечно, пойти в ванную и отдрочить, но Йоджи до того осточертело заниматься самообслуживанием, что он, пожалуй, готов пожертвовать задницей, если Шульдих уделит такое же внимание его члену, как вчера.
Вчера всё было… короче, оно того стоит, в любом случае.
Почти в любом.
- Вот и отлично, - довольно щурясь, заключает Шульдих. – Так и быть, сегодня ты сверху.
- Нет, - быстро отвечает Йоджи.
- Почему? – Вот теперь Шульдих по-настоящему открывает глаза. В глазах – легкое недоумение. - Я думал, ты обрадуешься. Вообще-то я за равноправные отношения.
- Я тоже, не сомневайся. Только… - Йоджи сглатывает противный комок в горле и мысленно материт свою звезду за упущенную возможность посчитаться с рыжим. - Я не могу. И, мать твою, ты прекрасно об этом знаешь!
- Ах ты… черт, я и забыл. Но вчера же всё было… - Брови у Шульдиха приподнимаются, а уголки губ слегка подрагивают. - Постой, ты что, правда думаешь, что твоей шизе не всё равно, сверху ты или снизу?
Йоджи чувствует себя полным идиотом. Ему совсем не нравится, как часто рядом с Шульдихом он чувствует себя идиотом.
- Блядь, да я понятия не имею! – взрывается он. – Только вчера я руками в стенку упирался, а ее, знаешь ли, душить не очень удобно.
- Ну, я, наверно, мог бы слегка… покопаться у тебя в настройках, но… - задумчиво начинает телепат.
- Наверно?
- Слушай, я же сказал – я не психолог. И не психиатр. И до сих пор выполнял как раз противоположные задачи, ясно?
- А я тебе сказал - отвали. Кстати, ты обещал меня кое-чему научить.
- Я научу… - Шульдих придвигается ближе и выдыхает в самое ухо, задевая кожу губами: - Я тебя всему научу, Йоджи… Я много чего умею…
Йоджи стискивает кулаки, пытаясь справиться с дрожью где-то в позвоночнике.
- Ты сверху.
- Угу. - Шульдих разочарованно отстраняется. – А ты мордой в подушку. Ску-у-учно…
- Зато безопасно. Кто там вчера выступал за безопасный секс?
- Повернись.
Йоджи послушно поворачивается на живот. Теплые ладони ложатся ему на ягодицы, раздвигают. Он вспыхивает, чертыхается и перекатывается на спину, положив конец бесцеремонному осмотру. Но Шульдих уже разглядел всё, что его интересовало.
- Ясно, - констатирует он, усмехнувшись Йоджиному смущению. – Я сверху - ты потом встать не сможешь, а я, значит, носись с тобой. Была охота целый день расплачиваться за пять минут удовольствия.
- Всего за пять? – не удержавшись, язвит Йоджи. – На большее тебя по утрам не хватает?
- Кудо. Терпения у меня ещё меньше, чем выносливости, советую тебе это запомнить. Жди здесь.
Немец выходит из комнаты, хлопает дверью ванной, а через минуту возвращается, помахивая выдернутым из джинсов узким кожаным ремнем.
- Шульдих… - Йоджи невольно расплывается в улыбке. - Имей в виду: я против телесных наказаний. Нет, ну что я такого сказал-то?
- Сейчас точно допиздишься, - хмуро обрывает тот. - Руку давай. Погоди, ты правша? Давай правую. - Он примеряет ремень к запястью протянутой руки, потом начинает кружить по комнате, рыться на полках и в ящиках в поисках чего-нибудь острого.
- Гвоздем можно, - подсказывает Йоджи. – Раскаленным.
- Да неужели? – ехидно скалится Шульдих. – Упс, я забыл, где мой любимый ящик гвоздей.
- Ну, завяжи просто.
- Кудо, я подозревал, что ты мазохист, но не до такой же степени! Начнешь вырываться – затянет намертво, потом только резать.
- Так тебе руку мою жалко или ремень?
- Каждый раз резать – ремней не напасешься.
Йоджи не знает, воспринимать это как угрозу или как обещание, но в животе отчего-то становится щекотно. Шульдих находит ножницы и, сосредоточенно хмурясь, проверчивает новую дырку в ремне. Затягивает, накрепко привязывает свободный конец к изголовью кровати. Йоджи дергает рукой. Хорошо. Надежно. Странно, он совсем не чувствует беспокойства. Волнение – да, но несколько другого рода. А ещё легкое нетерпение и что-то похожее на азарт.
- А другую?
- Обойдешься. Не забывай, с кем имеешь дело.
- Пижон.
- От пижона слышу.
Шульдих усаживается рядом на постель, подобрав под себя ноги, и кончиками пальцев чертит круги на его раскрытой ладони, медленно ведет к запястью, вдоль предплечья, через подмышку – Йоджи извивается и хихикает, но пальцы уже ползут дальше, правее – к соску, теребят, сжимают, спускаются ниже, на минутку зависают напротив сердца, как будто прислушиваясь к бешеному стуку, и продолжают свой путь, ещё ниже, к животу… и замирают там.
«Пожалуйста… - думает Йоджи. – Ну, пожалуйста…»
Шульдих делает больше того, о чем он не хочет даже просить вслух - наклоняется и обхватывает губами разбухшую головку. Йоджи хрипло выдыхает и подается навстречу.
- Смазки… нет? – понимающе выдавливает он.
Шульдих молча ухмыляется – черт, эта сволочь умеет ухмыляться, не выпуская члена изо рта! – и Йоджи понимает, что сморозил глупость. Ну откуда бы ей взяться за ночь?
Рыжие пряди загораживают лицо, Йоджи собирает их в горсть и откидывает назад – ему необходимо видеть. «Смотри на меня», - хочет он сказать, но вместо слов выходит стон, и уже самому приходится делать усилие, чтобы держать глаза открытыми. Отчаянно не хватает второй руки – одной, да еще левой, совсем не получается рулить процессом, и проходит несколько минут, прежде чем он понимает - это ни к чему, Шульдих всё делает сам… именно то, что надо, именно так, как надо.
«Знаешь, Йоджи… телепатия – это та-а-ак удобно!»
Мысленный голос звучит так же насмешливо, как реальный. Йоджи всерьез опасается, что у него начнет вставать на насмешки.
«Зат…кнись… и продолжай».
Телепат не отвечает, но острые зубы легко задевают головку – в отместку за грубость – и Йоджи понимает, что его услышали.
Шульдих перекидывает через него ногу, нависает сверху и, придерживая его член рукой, начинает опускаться, осторожно и медленно – так охренительно медленно, Йоджи впивается пальцами в напряженное бедро немца, с трудом удерживаясь от желания рвануть на себя. Тот с шипением втягивает воздух сквозь зубы.
- Эй, больно же… Вот тут сожми, - отрывает руку Йоджи от своего бедра и кладет на член.
В первый момент ощущение просто ошеломляет – это совсем не то, что Йоджи привык чувствовать под рукой во время секса - а в следующий ему уже плевать, потому что Шульдих одним движением насаживается до конца.
Он громко выдыхает, уронив голову, волосы снова соскальзывают вниз, прохладной щекотной волной спадают Йоджи на грудь, и это так красиво – так неожиданно, неуместно красиво, что почти неприятно. Здесь нет места ни красоте, ни нежности, здесь только похоть, голод, нужда и зависимость - какого же черта так тянет погладить эти невозможные волосы…
- Двигайся, - тряхнув головой, нетерпеливо подгоняет Шульдих. – Давай, Балинез. Какая, нахрен, разница…
Йоджи послушно начинает двигаться. Шульдих тесный внутри, словно какая-нибудь девственница – Йоджи всегда избегал девственниц, но пару раз у него случались промашки, и ему знакомо это ощущение, когда стискивает так, что почти больно.
- Кудо, - со смешком предупреждает телепат, - перестань вспоминать своих малышек, а то обижусь.
- Боишься… проиграть в сравнении? – Йоджи выдыхает слова вперемешку со стонами, он уже вошел в ритм, и первые неуклюжие толчки сменились резкими и уверенными.
- Пока вроде выдерживаю?
- Шеве… лись… Увидим…
Шульдих понимающе усмехается и перехватывает инициативу, увеличивая темп. Йоджи не остается в долгу, крепче сжимает руку на его члене, двигает быстро и размашисто. Шульдих бормочет что-то одобрительное, просит, торопит. Не умолкает даже перед самым оргазмом, только начинает путать языки – но Йоджи слишком опытен, чтобы не распознать «да» и «ещё» на любом из них.
Он кончает первым, Шульдих – на несколько секунд позже, забрызгав ему грудь и живот; выгибается, запрокинув голову, задирает подбородок, покрытый рыжеватой утренней щетиной, открывая горло, на котором ходит туда-сюда острый кадык. Йоджи зачарованно смотрит, как лихорадочно бьется жилка под ухом – под самой кожей, надо только слегка коснуться, чтобы почувствовать, как пульсирует кровь, только прижать покрепче пальцем, чтобы остановить… Это как сон, когда понимаешь, что вот-вот произойдет страшное, но не можешь, не можешь, не можешь заставить себя проснуться. Он протягивает руку и…
- Лежать!
Шульдих обрушивается сверху, как ястреб на мышь, больно выворачивает запястье, прижимает к подушке. Сон рассыпается черной рябью в глазах, но это как «проснуться» из одного кошмара в другой. Он никого ещё не задушил, но был прав, когда пытался, потому что человек, которого он видит перед собой - враг. Йоджи дергает руками - правая до боли стиснута ремнем, левую стальной хваткой сжимает Шварц – и начинает яростно вырываться. Он сильный, его так просто не возьмешь…
Шульдих размахивается и бьет его по щеке открытой ладонью.
- Кудо! Очнись, придурок. Я нынче в другом модусе – славный, блядь, парень Шу…
Йоджи часто моргает и судорожно хватает ртом воздух, как будто только что вынырнул из омута. Шульдих склоняется ниже, внимательно заглядывает ему в лицо. Потом отпускает руку, скатывается на постель и, растянувшись на спине, добавляет:
- …И душить меня нельзя, чертов ты псих. Потому что я – твой последний шанс.
- Зашибись, – пересохшими губами резюмирует Йоджи.
С минуту он просто лежит, пытаясь заново соотнести себя с окружающим миром. Потом поворачивается на бок и расстегивает ремень, разминает руку, осторожно ощупывает челюсть. Черт, больно.
- А что? – с интересом спрашивает Шульдих. - Ты чем-то недоволен? Я тебя чем-то не устраиваю?
- Я пока не готов к моногамным отношениям, – криво усмехается Йоджи. - Предпочитаю разнообразие, знаешь ли.
- Забудь, - беспечно отзывается немец. - По крайней мере, на время.
- Думаешь, это пройдет? – с надеждой уточняет Йоджи.
- Всё проходит, рано или поздно. А что не проходит – лечится ампутацией.
- Спасибо, успокоил.
Он садится на постели и начинает растирать запястья. На правом – четкий красный след. На левом, похоже, будет синяк.
- Надо нормальные наручники купить, - замечает Шульдих. - В секс-шопе – такие, знаешь, с мехом внутри.
- Это в секс-шопе-то нормальные наручники? Да их выломать – раз плюнуть.
- Ты пробовал?
- Не твое дело.
- Пфф, очень надо. Можешь оставить при себе свои маленькие грязные секреты.
Йоджи тоже откидывается на спину. Вставать лень, но дико хочется курить. И пить. Пить, а не напиться… хотя от последнего он бы тоже сейчас не отказался.
- Жрать охота… - задумчиво тянет Шульдих. – Иди кофе свари, у тебя отлично получается.
- Знаешь, Шу… - с нескрываемым злорадством отзывается Йоджи, - задница у тебя, конечно, супер… но, согласись, кофе в постель – это уже чересчур. Вари сам, короче.
- Окей, - неожиданно легко соглашается Шульдих. – Только сначала развей эту тему.
- Какую тему?
- Ну, про задницу.
Йоджи удивленно приподнимает голову. Шульдих смотрит на него наивными доверчивыми глазами. Комедиант.
- Офигительная задница, - начинает Йоджи. – Такая узкая.
- Ммм… да, ещё!
- Горячая. Упругая. Совершенно потрясающая. И я точно не первый, кто тебе об этом говорит.
- Как знать, - загадочно усмехается Шульдих. – Может, мои прежние партнеры были не так щедры на комплименты. А может, я хотел услышать это именно от тебя. Особенно после того, как полчаса уговаривал тебя поиметь эту самую задницу. Ладно, двигай в душ, и чтобы через пятнадцать минут был одет.
- А кофе?!
- Йоджи, а кто тебе сказал, что я умею его варить? Одевайся, пойдем пить настоящий кофе, со сливками и шоколадной крошкой. И с кучей всякой сладкой фигни. Пошли, я тебе покажу, что такое французский завтрак.
- Пиво, я так понимаю, в меню не входит? – уточняет Йоджи.
- С пивом облом, - смеется Шульдих. – Но можем добавить. Только тогда уж и сосиски тоже. И к черту сладости – превратим французский завтрак в немецкий обед.
- Идет, - Йоджи сползает с кровати и направляется в ванную.
Шульдих переворачивается на живот и снова утыкается носом в сложенные руки.
Йоджи нашаривает в куче мятой одежды пачку и, жадно затягиваясь, торопливо выкуривает сигарету. Потом забирается в ванну, до упора откручивает кран и, подставляя лицо хлестким горячим струям, думает о том, есть ли во Франции его любимый шампунь с маслом камелии.
_________________________________________________
* À la guerre comme à la guerre (фр) - На войне как на войне
Дальше в комментах
beside, которая была строга, но тактична ) Все принятые мною правки - результат ее умения убеждать, все отвергнутые - свидетельство моей собственной глупости и упрямства
Ами, Ирме, Крольчуле и неоклассицизм - за альфинг, бетинг, обоснуй, вдохновение, интересные вопросы и моральную поддержку
Коясу-сан - за то, что подарил... кхм, одолжил нам Йоджи и Шульдиха )))
Короче: прошу любить и жаловать ))))
Да, чуть не забыла: дорогая oruga-san, кусочек от "28 апреля" - это обещанный тебе драббл на слова "асфальт, фотография, обида". Я подумала, что уже нет смысла выкладывать его отдельно. Прошу прощения за такую чудовищную задержку
Другая версия
(хроника сосуществования)
В одном из домов, там, где кофе и сигарета
Те, кто придут, узнав, что нас нет, простят нас за это
В этом году такое жаркое лето
Сплин «Альтависта (другая точка зрения)»
Те, кто придут, узнав, что нас нет, простят нас за это
В этом году такое жаркое лето
Сплин «Альтависта (другая точка зрения)»
читать дальшеПролог
(Йоджи)
Я очнулся от ветра. Во всяком случае, мне показалось, что от ветра. Или – что очнулся. Попытка пошевелиться отозвалась болью в запястье. Я поднес руку к глазам, увидел квадратик пластыря и выходящую из-под него трубку.
Капельница.
Больница, значит.
Было темно - и, как я уже сказал, ветрено – и с кровати был виден только очерченный луной проем окна и неподвижная фигура человека на подоконнике.
В первую минуту мне показалось, что…
А потом человек шевельнулся, и луна высветила широкие плечи и длинные волосы, которые безжалостно трепал сквозняк.
- Привет, - сказал человек. – Здоров же ты спать!
Тогда я узнал его – по голосу.
«Шварц», - хотел сказать я. Но голова раскалывалась, а в горло будто забили железный ершик.
- Собственной персоной, - кивнул он.
Чтение мыслей и прочая магия… Что ж, тем лучше.
- Ох, ну и погодка, - заметил он, спрыгнув с подоконника. – Опять тайфун, а? В такие ночи добропорядочные граждане радостно трахаются под теплым одеялом. Одни мы с тобой…
«С каких это пор мы – с тобой?»
- Да ладно, не придирайся. Знаешь, в Библии сказано: «Возлюби врага своего».
«Так ты меня возлюбить пришел?»
- Ещё чего. Я не такой, -- высокомерно возразил он. – Я тебя развлечь пришел. Скучно, думаю, ему там одному… Пойду хоть, сказку расскажу.
Я фыркнул. Хотелось кашлянуть, но получился не то хрип, не то писк. В носу тоже были какие-то трубки. И в горле – вот почему его так саднило.
Твою мать. Если это сон, обморок или, чего доброго, предсмертное видение – какого хрена я не привиделся себе в нормальном состоянии?!
- Какие ж сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят? – хохотнул Шульдих. – Ладно, можешь считать, что я ненастоящий, если тебе так проще. Ну так что, рассказывать?
«Валяй. Рассказывай».
Он взял стул, придвинул к кровати и уселся, закинув ногу на ногу.
- Ну вот. Это будет сказка про одного добропорядочного гражданина. Зовут его… ну, скажем, Ратценбергер, и живет он где-нибудь… во Франции. А что? Франция – хорошая страна.
Шульдих помедлил, глядя на меня, словно ожидал возражений. Но я не возразил. Франция так Франция.
- Ну вот, - снова сказал он. - А в Японии живет некий скромный сараримен… Куросиба. Или Миядзаки… ну, придумай сам, что я за тебя все делать должен?
«Не собираюсь я ничего придумывать. Это же твоя сказка».
- Засранец. Ну ладно, неважно. Все равно это не настоящее его имя. Настоящее он забыл.
«Забыл?»
- Ну да. Такое случается, представь себе. Амнезия. Ему, конечно, делали обследования, томограмму, сканирование, но он так и не вспомнил. Увы. Я не сказал, что это будет грустная сказка?
«Нет. А дальше что?» - я почувствовал, что, несмотря на боль и слабость, мне становится по-настоящему интересно.
- А дальше Миядзаки-сан приезжает во Францию к герру Ратценбергеру.
«Зачем?»
- А затем, что денег у нашего бедняги нет – всё, что он заработал раньше, принадлежит теперь человеку с другим именем. Делать он ничего не умеет. Правда, у него есть скромное хобби – цветоводство. Любое менее невинное хобби может привлечь к господину Миядзаки нежелательное внимание, поэтому у него их нет. Конечно, можно попробовать оказывать услуги интимного характера красивым девушкам старше восемнадцати, но, по определенным причинам, и этот вариант ему сейчас не подходит.
«Не слишком ли ты много знаешь о господине Миядзаки?» - Я хотел, чтобы мой мысленный голос звучал угрожающе, но получилось, скорей, устало и раздраженно.
- Ну, скажем так, мне было… любопытно, - беспечно заметил Шульдих. - И потом, у господина Миядзаки тоже есть шанс побольше узнать о герре Ратценбергере.
«Допустим. А для чего этому Рас… Ракс…»
Я попытался сосредоточиться, но фокус внимания ускользал, словно какая-нибудь особо заковыристая строчка для хайку – и вертится на языке, а не дается.
- Да-да? – Шульдих изобразил живейший интерес.
Я закрыл глаза и заставил себя мысленно увидеть каждую букву этого чудовищного имени.
«Рат… цен… бергеру этому… зачем ему Миядзаки?»
Теперь ублюдок сделал вид, что оскорблен в лучших чувствах.
- По-моему, ты его в чем-то подозреваешь, а? – деланно возмутился он. - Не забывай: Ратценбергер – добропорядочный гражданин. А кроме того, если бы он хотел разобрать Миядзаки и посмотреть, что у него внутри, то удобней всего было бы сделать это прямо сейчас. Нет, всё очень просто и вполне невинно: герр Ратценбергер плохо переносит одиночество. Во Франции ему не с кем играть и некому рассказывать сказки, а от скуки он начинает беситься и делать глупости. Мы же не хотим, чтобы он превратился в совсем-не-добропорядочного гражданина? Это было бы… неудобно. Для всех.
«Допустим, - повторил я. – Но даже если я… если Миядзаки согласится – как он найдет твоего герра во Франции?»
- О, вот это уже вопрос по существу, - Шульдих внезапно подобрался, оставив свои иносказания. - У тебя электронный адрес есть, Балинез? Ладно, неважно. Я тебе новый завел, в джи-мейле. Юзернейм «freedom», пароль 030377. Идиотом надо быть, чтоб не запомнить.
Тем не менее, он повторил ещё раз. Но я решил не возникать по этому поводу. В конце концов, я давно перестал ждать от своих снов чего-то приятного.
- Так что проверяй время от времени, я тебе напишу. Только проверяй так, чтобы… ну, чтобы никого лишнего поблизости не было, ясно?
«А ты, я смотрю, подготовился... Значит, это не совсем легальное путешествие? Не боишься?»
- Чего?
«Что я тебя сдам».
- Кому? Зачем? – он пренебрежительно махнул рукой. - Все, кому ты можешь меня сдать – и так в курсе. Вашим это больше не нужно. А на тех, кого это действительно заинтересовало бы, у тебя выхода нет.
«Тогда к чему эти предосторожности?»
- Хорошая сказка всегда должна быть немножко… таинственной. Ну, я пошел… ах, да. Выздоравливай, Йоджи-кун. – Он порылся в карманах и швырнул что-то мне на постель. В лунном свете глянцево блеснул бок большого яблока.
«Вот сволочь», - мысленно сказал я. Жажда мучила невыносимо, но трубка во рту не давала даже сглотнуть слюну.
Шульдих взобрался на подоконник и перекинул ноги наружу.
- Эй… а ты в курсе, что лысый на полголовы? – сообщил он, обернувшись.
Я выругался. Трехэтажно. Мог бы и четырехэтажно, но сил не хватило.
Он рассмеялся и спрыгнул вниз.
***
Яблоко так и пролежало у меня в одеяле до самого утра. Перед обходом я припрятал его под матрац, велел себе выбросить Шульдиха из головы – она и без того нещадно болела - а «амнезию» решил считать удачной находкой собственного подсознания.
Меня действительно возили на томограмму и сканирование, но все это быстро закончилось.
Никто из Вайсс ко мне не пришел.
Расходы по моему содержанию в больнице оказались оплачены, а на выходе я даже получил небольшую сумму денег – счет, открытый «неизвестным доброжелателем» на имя Ито Рё. Имя, в свою очередь, было подарком от симпатичной медсестрички, которой я так и не решился назначить свидание.
Этого хватило на первое время. Я устроился работать - рассыльным на почте – и снял квартиру.
О ночном визите я не то чтобы забыл – просто не разрешал себе вспоминать. Если начинаешь верить снам – это ведь очередная стадия сумасшествия, так? А все и без этого было слишком…
Слишком…
Одиночество. Раньше я думал, что знаю, что это такое. Оказалось, ни хрена я не знал.
Полное одиночество – это не тогда, когда у вас никого нет. Это когда у вас никого и не может быть. Потому что вам нельзя. Нельзя общаться с женщинами, чтобы, очнувшись однажды от посткоитальной дремоты, не обнаружить рядом с собой труп. Нельзя заводить близкое знакомство с мужчинами – иначе, расслабившись напару в пятницу вечером, можно сболтнуть такое, что вы не доживете до начала следующей рабочей недели. Оба. Так что пил я либо в баре – в полном одиночестве - либо дома. В полном одиночестве. А секс… Тоже один, дома, сам с собой. А что, были варианты?
Наверно, рано или поздно я бы привык. Но меня в очередной раз подвело любопытство. Начиналась весна, и я все чаще стал ловить себя на мыслях о Шульдихе. Куда он поехал? Чем теперь занимается? Неужели и вправду решил стать «добропорядочным гражданином»?
Однажды мне случилось припоздниться с обедом – ко всем забегаловкам уже выстроились многометровые очереди, и пришлось заскочить в ближайшее Интернет-кафе. А взяв чашку кофе, я сказал себе, что глупо не воспользоваться случаем. В конце концов, если в почтовом ящике ничего не окажется, можно будет раз и навсегда распрощаться с рыжим Шварц.
Оно было там, это письмо. Вернее, даже не письмо, а рекламная рассылка – «Летайте самолетами авиакомпании Эйр Франс» - плюс кое-какие дополнительные сведения.
Оно было там уже несколько месяцев.
Я допил кофе, закрыл окно браузера и вернулся на работу – сказать, что увольняюсь.
Еще через неделю я вышел из терминала аэропорта Шарль де Голль на стоянку такси и показал шоферу листок с тщательно переписанным от руки адресом. Он молча кивнул и распахнул дверцу. Я забрался в машину, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Голова кружилась от усталости и гудела от вопросов, среди которых самым насущным был один: что, если Шульдих давно сменил адрес и решил не сообщать мне об этом?
Что, если он уже не ждет меня?
23 апреля, среда
Он долго стоит перед обшарпанной синей дверью, собираясь с духом, чтобы позвонить. А потом дверь вдруг открывается сама.
Йоджи смотрит на стоящего на пороге немца и не знает, что сказать. На Шульдихе смешная футболка с радугой и надписью «Rainbows are gay». Рыжие волосы завязаны в хвост, и лицо кажется странно открытым, слишком простым.
- Ну, привет. Приехал все-таки.
- Ты не думал, что я приеду? – настороженно уточняет Йоджи.
- Да кто вас, психов, знает, - беспечно отзывается Шульдих. - Заходи, что ли. Это все твои вещи? – Он кивком указывает на небрежно скинутую на пол сумку.
Йоджи пожимает плечами.
– Ну… да. А что?
- Нормально. Раздевайся.
- Прямо так, сразу? – Сорвалось, просто сорвалось! Учитывая, что на нем только парусиновые слаксы и не по сезону легкая рубашка, это «раздевайся» прозвучало слишком двусмысленно, чтобы сдержаться.
Шульдих окидывает его долгим взглядом, и Йоджи вдруг становится не по себе. Ну что он такого сказал-то?
- Это типа шутка, - на всякий случай поясняет он.
- Ну, типа я понял, - ехидно поддакивает Шульдих. – Ванная там, кухня – вон там. Пожрать – в холодильнике. Кровать здесь одна, но для тебя имеется диван. Сильно не обживайся, через месяц мы отсюда съедем.
- Куда?
- А тебе не всё равно?
- Пожалуй.
Йоджи снимает туфли и направляется в ванную. Шульдих скрывается в комнате, откуда доносится бормотание работающего телевизора.
Йоджи наскоро принимает душ в тесной ванне с укрепленной над ней душевой стойкой, а потом выходит на кухню. Есть хочется так, что даже в животе урчит. В холодильнике обнаруживаются сыр, ветчина и пиво, в шкафу над мойкой – хлеб, коробка с чайными пакетиками и непочатая упаковка кофе. Он вскрывает упаковку и с наслаждением вдыхает горький бодрящий аромат – полсуток в самолете вымотали до предела, а внутреннее чутье ещё не обещает отдыха.
Готовить совершенно не в чем – воду приходится греть в микроволновке, а кофе заваривать прямо в кружке. Извращение, конечно – но всё лучше, чем ничего. Йоджи делает несколько бутербродов, складывает на тарелку и, прихватив кружку, идет в комнату.
Шульдих валяется на диване и листает какой-то журнал, время от времени поглядывая в телевизор.
- Подвинься.
Он нехотя поднимается, подобрав ноги. Йоджи тоже садится на диван. Шульдих протягивает руку за бутербродом. Йоджи ставит тарелку между ними.
- Ну как прошел спектакль с амнезией? – интересуется Шульдих, прежде чем откусить от бутерброда.
- На ура, - сухо говорит Йоджи. – Я ушел со сцены под шквал аплодисментов. Публика рыдала.
- Круто. - Шульдих одобрительно кивает. – И как тебя теперь зовут?
- Ито Рё.
- А поблагозвучней ты себе не мог что-нибудь выбрать? «Миядзаки-сан» звучало куда лучше.
- Не твое дело… Ратценбергер.
- Надо же, запомнил, – со смешком замечает Шульдих. – Кто-нибудь знает, куда ты поехал?
- Ты меня вообще за придурка держишь? – возмущается Йоджи.
Шульдих неопределенно хмыкает и тянет руку к кружке.
Когда кофе и бутерброды заканчиваются, Йоджи идет на кухню и делает ещё.
24 апреля, четверг
Наутро он просыпается с разбитой спиной и зверски затекшей шеей. Лежа на своем неудобном диване, Йоджи чувствует себя бесконечно старым, больным и усталым. Думать не хочется. Ни о чем. Хочется жить простыми ощущениями.
Шульдих уже ушел. Йоджи не знает, куда – и ему, в общем, неинтересно. В прихожей на тумбочке обнаруживаются ключ и записка: «Кудо, это единственный ключ. Если потеряешь или не будешь дома к семи – прощайся с жизнью».
Йоджи не хочется никуда выходить. Из продуктов остались только пиво, чай и кофе, поэтому он завтракает чашкой кофе и сигаретой. Потом заваливается на освободившуюся кровать и опять засыпает, а проснувшись во второй раз, снова пьет кофе и смотрит телевизор.
Целый день он неторопливо перемещается по квартире, как одинокая рыбка в аквариуме, периодически зависая то у микроволновки, то в комнате перед телевизором. Но к вечеру голод всерьез дает о себе знать, и Йоджи всё-таки решается выйти из дома.
Он находит ближайший супермаркет и покупает продукты, которые может опознать. Подумав, заглядывает в хозяйственный отдел и разоряется на кое-какую кухонную утварь – включая джезву.
Вернувшись домой, Йоджи готовит омлет с беконом и овощами – нехитрый ужин, больше напоминающий завтрак. Дверь открывается в тот момент, когда он снимает сковородку с плиты.
Шульдих прислоняется к косяку, сложив руки на груди, и внимательно осматривается. Йоджи роняет ложку и сдавленно матерится.
- Зашибись, - серьезно резюмирует Шульдих. – Тебя-то мне и не хватало.
- Это ты мне или омлету? – невольно усмехается Йоджи.
- Обоим.
Пока он раскладывает омлет по тарелкам, Шульдих моет руки и переодевается, а потом они усаживаются за стол друг напротив друга и приступают к ужину.
Йоджи перестает жевать, снова почувствовав на себе пристальный взгляд в упор.
- Что?
- Волосы отрасти, окей?
- С длинными я тебе больше нравился? – шутит он, чтобы скрыть неловкость.
- Гораздо больше, - оживленно кивает Шульдих. – С длинными ты вызывал у меня почти непреодолимое желание. Тебя хотелось взять за волосы и…
- Что «и»? – натянуто уточняет Йоджи.
- Приложить как следует головой об стену. - Шульдих хохочет, склонившись к столу, так что кончик рыжего хвоста едва не попадает в тарелку.
Йоджи досадливо кривится и снова принимается за еду.
Покончив с омлетом, они разливают по кружкам кофе – настоящий, густой, с пеной - и идут в комнату. Шульдих заваливается на диван и кладет ноги Йоджи на колени. Йоджи сбрасывает их на пол. Шульдих ухмыляется и закидывает ногу на ногу. И начинает болтать.
Он болтает так, словно отрывается за долгие месяцы молчания. Он говорит о Париже, о «местных», о погоде и ценах на жилье… о телепрограммах, ночных клубах, еде… потом почему-то перескакивает на Японию, беспечно рассуждает о прошлом, одно упоминание о котором заставляет Йоджи скрипеть зубами – и, кажется, Шульдиху нравится его дразнить – и заканчивает все это сравнительным обзором истории и архитектуры востока и запада.
В какой-то момент он снова задирает ноги на Йоджи, но тот даже не замечает, потому что хочет сейчас только одного – чтобы Шульдих, наконец, заткнулся – а встать и убраться из этой однокомнатной квартиры ему просто некуда.
Вечером Йоджи долго пытается убедить Шульдиха, что спать на кровати можно по очереди. Немец категорически отказывается переходить на диван.
- Но, если хочешь, могу подвинуться, - с похабной ухмылкой добавляет он.
Йоджи отвечает длинной непечатной тирадой и, рухнув на свое прокрустово ложе, отворачивается лицом к стене.
25 апреля, пятница
Утро приносит совершенно удивительное открытие: оказывается, Шульдих ходит на работу!
Новость, что телепат трудится, как простой смертный, просто не укладывается в голове.
- Видишь ли, Йоджи, - очень серьезно поясняет тот, – при помощи длинной цепочки логических умозаключений я пришел к выводу о необходимости регулярного пополнения материальных ресурсов.
- Что? – глупо переспрашивает Йоджи.
Шульдих утомленно вздыхает.
- Слушай, я понимаю, что «Шульдих – гнусный убийца» звучит гораздо лучше, чем «Шульдих – коммивояжер», или «Шульдих – банковский клерк», или «Шульдих – консультант в отделе нижнего белья»… хотя последнее, пожалуй, тоже звучит неплохо…
- Так кто? – перебивает Йоджи. – Коммивояжер, клерк или продавец?
Шульдих молча демонстрирует средний палец и начинает обуваться. Йоджи понимает, что расспрашивать бесполезно. За время недолгого близкого знакомства он уже усвоил: узнать то, чего немец не хочет рассказывать, или заставить замолчать, когда тот настроен поговорить – совершенно дохлый номер.
- А я думал, у Шварц есть деньги.
- Ага. Вот только Шварц больше нет. А любопытство, к твоему сведению, для кошачьих – смертельная болезнь, – ехидно сообщает Шульдих. Но, тем не менее, тут же поясняет: - Разумеется, у меня есть кое-что на закрытом счету в одном очень надежном банке. Вот только трогать эту сумму пока нельзя – учитывая, что уехал я без благословения бывшего начальства. Можешь считать это военным положением – а ля гер ком а ля гер*, и все такое – приходится как-то выкручиваться. Но, конечно, это не навсегда.
- Как скажешь, - равнодушно соглашается Йоджи.
Вечером Шульдих не приходит домой. Йоджи ждет до полуночи, раздраженно щелкает пультом, переключая каналы, и совершенно не знает, куда себя деть. Потом решает воспользоваться случаем и устраивается спать на кровати.
26 апреля, суббота
За окном идет проливной дождь. В квартире темно, сыро и холодно, так что не хочется даже вставать с постели. Йоджи листает прошлогодние номера глянцевых журналов, найденные на книжной полке, лениво дрочит на фотографию Лауры Синклер и думает о том, правильно ли поступил, приехав сюда.
Шульдих так и не появляется.
27 апреля, воскресенье
- Эй, Кудо, пора вставать!
Шульдих просовывает холодную руку под одеяло и щекочет ему пятку. Йоджи дрыгает ногой и открывает глаза.
- Ты чего такой довольный?
- Тебя вижу. Давай-давай, просыпайся. Я в душ. – Шульдих выходит из комнаты, по пути начиная раздеваться. - Пожрать у нас есть что-нибудь?
- А что, там, где тебя два дня трахали, не кормят?
- Завидуешь? Или ревнуешь?
Он снова появляется в дверном проеме, чтобы запустить в Йоджи скомканной рубашкой. Рубашка пахнет потом и сексом, и Йоджи торопливо сбрасывает ее на пол.
- Волнуюсь за тебя, - с издевкой отзывается он. – Длительное голодание плохо сказывается на потенции, знаешь ли.
- Не волнуйся, - в тон ему отвечает Шульдих. – С этим у меня всё нормально. Тебе хватит.
- Убью заразу! – Йоджи швыряет в него подушку, но Шульдих успевает вовремя укрыться за косяком.
- Завтрак, Кудо! – напоминает он, предусмотрительно не показываясь наружу. – А потом пойдем смотреть Париж. Что-то хочется культурных развлечений… - Хлопает дверь ванной, и через минуту оттуда доносится шум льющейся воды.
- Неужто некультурные надоели? – замечает Йоджи вполголоса, просто чтобы оставить за собой последнее слово. Он выползает из-под одеяла и подходит к окну. Дождь почти закончился, и в солнечном свете мокрая улица кажется неестественно яркой, словно какой-нибудь фантастический пейзаж.
- Напомни мне, зачем мы сюда пришли? – спрашивает Йоджи, с любопытством оглядывая просторный павильон бывшего железнодорожного вокзала.
- Хочу посмотреть импрессионистов. Тебе тоже будет интересно. У тебя с ними больше общего, чем ты думаешь: среди них было немало психов.
- Придурок, - огрызается Йоджи. - Именно это тебя в них и привлекает?
- Не только. Импрессионисты первыми начали рисовать объекты такими, какими они предстают глазу: естественными, не застывшими, не выстроенными - живыми. До них никто этого не делал. Египтяне, например, вообще изображали людей плоскими – объемные изображения не укладывались в их картину мира. Заметь: глаза и руки у всех устроены одинаково – ну, в норме. Вроде бы, чего проще – нарисовать то, что видишь, и чтобы другой, взглянув, увидел то же самое. Ни хрена! А знаешь, что мешает? Мозг, Йоджи. Мозг обычного двуногого в состоянии воспринимать только малую часть информации, которую поставляют органы чувств – ту, что опознается как знакомая. Всё остальное просто проскакивает мимо, пока кто-нибудь не ткнет носом в то, что земля круглая, пространство многомерно, мысли материальны…
- …а тени - разноцветны.
- Что? – Шульдих моргает, сбитый с толку посреди увлеченного монолога.
- Импрессионисты первыми начали рисовать цветные тени, - поясняет Йоджи. - Раньше все рисовали их черными, но ведь в природе не бывает чисто черного цвета. Поэтому Ренуар свою «Обнаженную на солнце» испещрил синими, зелеными и фиолетовыми тенями. Говорили, что это напоминает трупные пятна.
- Ты изучал живопись? – слегка удивленно спрашивает Шульдих.
Йоджи пожимает плечами.
- Я ее даже преподавал некоторое время. Ты ведь столько обо мне знаешь – неужели от тебя ускользнул этот факт моей биографии?
- Нет, конечно, - почти оскорбленно возражает Шульдих. – Я просто… забыл.
- Просто это не укладывается в твою картину мира, да? В твое представление обо мне? Это ты - особенный, не такой, как все. Избранный. А мы – «двуногие», плоские люди… удобный объект для очередного прикола.
Шульдих отвечает своим коронным пристальным взглядом, но сейчас этот прием почему-то не срабатывает. Йоджи смотрит твердо – без гнева, но с легким вызовом.
- Так, ладно. Закончили с выебонами. Оба! – торопливо добавляет Шульдих, заметив, что Кудо снова открыл рот. - Пошли смотреть твою цыпочку с трупными пятнами. У меня сегодня по гороскопу встреча с прекрасным.
- О, прекрасного у импрессионистов много, - усмехается Йоджи. - «Сад дома для умалишенных», «Дом повешенного», «Автопортрет с отрезанным ухом», «Крик»… Тебе будет интересно.
Шульдих ухмыляется и молча демонстрирует средний палец. Стоящая неподалеку дама респектабельного вида качает головой и недовольно поджимает губы – но какого черта, они пришли смотреть картины, а искусство, как известно, принадлежит народу. Шульдих посылает ей воздушный поцелуй и, ухватив Йоджи за руку, тащит к лестнице.
Вечером они вдвоем валяются на кровати, едят пиццу, запивая ее пивом, и смотрят какой-то дурацкий боевик. Шульдих переводит – лениво, с пятого на десятое, но в данный момент Йоджи не склонен требовать от жизни большего. Пиво вкусное, голос у Шульдиха… пожалуй, приятный – во всяком случае, не такой резкий, как казалось раньше – а тесная квартирка куда уютней открытой всем ветрам токийской конуры, над самой крышей которой сутки напролет грохотали поезда.
Он откидывается на спину и с наслаждением потягивается всем телом, так что короткая футболка задирается кверху. Шульдих кончиком пальца чертит на его голом животе схему парижского метро – Йоджи не помнит, с какой стати разговор перескочил на метро, но оно ему определенно нравится. Такое… извилистое… Он чувствует себя, как кот, которому чешут пузо.
Тени в комнате удлиняются, сгущаются, собираются по углам, выставив наружу беспокойные чуткие щупальца; блики экрана мечутся между ними, как сполохи пламени, как отблески стальных лезвий; кто-то кричит на одной ноте, пронзительно и безнадежно, а потом крик обрывается выстрелом…
Йоджи вздрагивает всем телом и открывает глаза. Задремавший на его бедре Шульдих длинно прерывисто вздыхает и со стоном переворачивается на живот.
Йоджи выключает телевизор и перебирается на диван, но сон уже слетел, и приходится долго брать себя на измор, глядя в темный потолок и прислушиваясь к звуку чужого дыхания.
28 апреля, понедельник
Йоджи открывает дверь в ванную и едва не налетает на Шульдиха. Немец, в одних только белых спортивных боксерах, бреется перед зеркалом.
Первый порыв – выйти и подождать, но привкус вчерашнего пива во рту требует неотложных мер.
- Рановато для стриптиза, - хмуро замечает Йоджи.
- Кудо, я и так стараюсь тебя не шокировать. - Судя по голосу, Шульдих слегка задет. – Между прочим, это мои самые приличные трусы.
- Надеюсь, неприличные ты мне демонстрировать не будешь. – Йоджи протискивается ближе и заглядывает в зеркало через его плечо. – Мда…
– На фотомодель не тянешь, - ехидно подтверждает Шульдих. – Что, кошмары замучили?
- Откуда ты… Черт, ну конечно. – Йоджи берет свою зубную щетку и выдавливает на нее трехцветную полоску, восхитительно освежающую даже на вид. – А тебе какое дело?
- Могу помочь. Поменять плохие сны на хорошие – это уж слишком большой геморрой, а вот сделать так, чтобы ты их вообще не видел… ну, то есть не запоминал - легко. И совсем не больно.
Йоджи засовывает щетку в рот и крепко сжимает губы. Под языком тут же начинает пощипывать.
«Нет».
- Так ты меня все-таки боишься? О, черт. Я обижен до глубины души!
«Пошел ты…»
Шульдих запрокидывает голову. Бритва плавно скользит по горлу, снизу вверх, до самого подбородка. Йоджи сглатывает, поспешно отводит глаза и начинает энергично работать щеткой.
- Просто не хочу, чтобы кто-то копался у меня в голове, - поясняет он, сполоснув рот.
- А почему ты так уверен, что я этого не делаю? – с любопытством интересуется Шульдих.
- Потому что иначе ты не спрашивал бы моего согласия.
- Хм… это спорно. И вообще, по-моему, у тебя чересчур трепетное отношение к голове – что в твоем случае совершенно необосновано.
- Пошел ты… Она у меня одна, между прочим.
- Ну и…? Ладно, как хочешь. – Шульдих откладывает бритву, смывает пену со щек и, придвинувшись ближе к зеркалу, придирчиво рассматривает отражение. - А что приснилось-то?
- Долго рассказывать.
- Я не тороплюсь. Люблю чужие кошмары, знаешь ли, - хохотнув, возражает Шульдих.
Йоджи делает попытку умыться, но места у раковины слишком мало для двоих. Смирившись, он делает шаг назад и усаживается на крышку унитаза. Голая поясница Шульдиха маячит прямо перед носом – над самой резинкой трусов видна россыпь мелких родинок, а чуть левее – белесая линия старого, явно многолетней давности, шрама. На согнутой спине выступают несколько нижних позвонков.
- Ну вот. Я ехал на машине. То есть это сначала я думал, что еду на машине, но, когда нажал на газ, почувствовал ногой асфальт. Теплый и влажный, как после дождя. Тогда я увидел, что никакой машины нет, а я просто лечу по воздуху. Голый. Придурок, - добавляет Йоджи, услышав от зеркала тихий смешок. - Меня понесло куда-то с огромной скоростью, а потом я увидел могильную плиту, меня несло прямо на нее, и я закричал, потому что испугался, что разобьюсь. Но перед самой плитой меня опустило на землю. Я знал, чья это могила. Только почему-то это было не японское кладбище, а европейское: каменная плита, а на ней – имя, даты и эмалевая фотография. Черт, надо было хоть дату смерти запомнить… Я посмотрел на фотографию, и… человек на ней тоже посмотрел на меня. Он был… жуткий. И потом я… он… усмехнулся и подмигнул. И тогда я… заорал, наверно.
- Ещё как заорал. Я от этого проснулся. Очень вовремя, кстати, а то вчера забыл будильник завести.
Шульдих плещет воду в лицо, так что брызги летят по сторонам. Потом вытирается и, капнув в ладонь лосьона, похлопывает себя по щекам. Запах терпкий и чуть горьковатый – Йоджи мысленно делает заметку внимательней рассмотреть флакон.
- Изотта Фраскини, - с ухмылкой сообщает Шульдих, поворачиваясь к нему.
Теперь в поле зрения оказываются поджарый живот и обтянутая белым хлопком выпуклость, созерцать которую у Йоджи нет ни малейшей охоты. Недовольно поморщившись, он поднимается и оттесняет Шульдиха от раковины.
- Значит, так, - начинает немец, после того как они меняются местами. - Ты скучаешь по своей «Севен» - у тебя ведь «Севен» была, да? Чувствуешь себя уязвимым. Опасаешься, что утратил контроль над событиями собственной жизни. Не одобряешь своих поступков и боишься того, кто скрывается внутри тебя. Не надо быть Фрейдом, чтобы понять. А ещё, - язвительно добавляет он в спину Йоджи, - у тебя банальный недотрах, знаешь ли.
- Вот уж с этим я точно без тебя разберусь, - отрезает тот.
- Валяй, разбирайся, - беспечно соглашается Шульдих. - Ближайший мужской монастырь – в Лаграссе.
Йоджи стискивает зубы, набирает пригоршню ледяной воды и окунает лицо в ладони.
- Конечно, это не всё, - продолжает разглагольствовать Шульдих. - Скорей всего, там ещё два-три слоя подтекстов. А может, двадцать-тридцать слоев. Я не психолог. Но когда в общих чертах знаешь, что означает сон – он перестает так пугать, верно?
- Верно, - мрачно соглашается Йоджи. - Тогда начинает пугать реальность, раз уж от нее даже во сне не сбежать.
- А ты хотел сбежать? Для этого существуют другие способы. И потом, что ж ты привередливый такой – то тебе одна реальность не нравится, то другая… Ладно, мне пора. – Шульдих бодро вскакивает на ноги с явным намерением выйти.
- Погоди, - окликает Йоджи. – Не хочешь рассказать, что снилось тебе?
Шульдих замирает. Йоджи видит его отражение у себя за плечом. Глаза у рыжего… красивые, надо признать – вообще-то Йоджи предпочитает наслаждаться женской красотой, но он принципиально объективен в оценке конкурентов, - вернее, были бы красивыми, если бы не их странное выражение. Не пугающее, нет… но настораживающее. Напоминающее. Что-то в этих глазах не соответствует ни гладко выбритому, умытому и надушенному лицу, ни ухмылке, растянувшей тонкие губы. Или наоборот – лицо не соответствует глазам… Твою мать, ну прямо когнитивный диссонанс какой-то.
- Сны, Йоджи – это порождение больной психики и результат избытка свободного времени, - четко выговаривая слова, декламирует Шульдих. - А я здоров и занят.
Он отворачивается и через секунду исчезает из ванной.
- Засранец, - громко говорит Йоджи в закрытую дверь. – Чего ж ты тогда полночи метался и бормотал?
Он проводит ладонью по щеке и решает, что сегодня ещё можно не бриться. Ну и хорошо.
А вот с выпивкой на ночь точно пора завязывать.
Съеденная вчера пицца наводит Йоджи на мысль. Днем он заходит в ближайший «Pizza Hut» и, пообщавшись с персоналом на изрядно подзабытом английском, выясняет следующее: вакансий в ресторане сейчас нет, но в расположенном в соседнем квартале МакДональдсе, кажется, требуется уборщик.
Вечером у них с Шульдихом происходит первая за время совместного проживания серьезная размолвка. Немец категорически заявляет, что не будет жить с человеком, который зарабатывает убиранием объедков.
Йоджи, слегка ошеломленный такой бурной реакцией, обзывает его чистоплюем и чертовым лицемером. Лучше убирать объедки, говорит он, чем охранять ублюдков. А если Шульдиху что-то не нравится, то он, Йоджи, может перестать обременять его своим присутствием.
Шульдих клеймит его «гребаным идеалистом» и добавляет еще пару крайне нецензурных эпитетов. Дело чуть не доходит до драки.
Спать они расходятся в ледяном молчании.
29 апреля, вторник
На следующий день Шульдих ведет себя, как ни в чем не бывало. Йоджи, который за ночь тоже успел остыть, решает не принимать поспешных решений. В конце концов, ручной труд до смерти надоел ему еще в «Конеко», и, если рыжему не влом работать за двоих – что ж, его дело.
- Тебя просто устраивает, что я готовлю тебе еду, поддерживаю относительный порядок в квартире и развлекаю по вечерам, - замечает Йоджи. – Экономку не думал найти? А ещё лучше, жениться.
- Экономка – дорогое удовольствие, - усмехается Шульдих. – Не говоря уже о жене.
- Намек понят. - Йоджи кивает, всем своим видом демонстрируя, что такие заявления у него даром не проходят.
Шульдих равнодушно пожимает плечами.
- Никаких намеков. Лучшее, что ты можешь сейчас сделать – выучить язык. Я не для того тебя позвал, чтобы использовать в качестве дополнительного источника дохода.
- А в каком качестве ты собираешься меня… использовать? – подозрительно уточняет Йоджи.
- Видно будет. Я ещё не решил, на что ты сгодишься, - со смешком признается немец.
2 мая, пятница
Утром, перед тем как уйти, Шульдих притискивает Йоджи к зеркалу в прихожей и целует. Йоджи хочет врезать ему, но истосковавшееся по любви тело реагирует быстрее, и он начинает отвечать, прежде чем успевает сообразить, что происходит. А после этого бить рыжему морду уже как-то неловко.
Шульдих внезапно отрывается от него и, коротко усмехнувшись, скрывается за дверью. Йоджи возвращается в комнату, заваливается на кровать и, закурив, начинает рефлексировать.
Не то чтобы он не догадывался. Догадывался. Не мог не понимать, что означают такие взгляды. Вскользь оброненные фразы. Футболка эта дурацкая…
Выбор, в общем, не так уж велик. Или правда уйти и попробовать выжить в одиночку. Без знания языка, без нормальной профессии и почти без денег. Вернуться в Японию, кстати, тоже не на что, даже если бы хотелось.
Или остаться и держать оборону.
Йоджи горько усмехается потолку, представляя, в чем будет заключаться эта «оборона».
Ты ведь не дурак, Кудо, говорит он сам себе. Может, и не семи пядей во лбу, но точно не дурак. Ты всё знаешь про бесплатный сыр. И когда ехал сюда, ты понимал, что за этот шанс придется платить. Только не знал, чем.
Теперь знаешь.
И, если уж на то пошло, не такая это большая цена. Скорее, даже сильно заниженная. Только сегодня и только у нас – новая жизнь с огромной скидкой.
Стоит ли это тело того, чтобы так его защищать?
Нет, думает Йоджи. Ни хрена оно не стоит, это израненное, потасканное, отравленное тело.
Ты ведь хотел знать, что потребуется от тебя? Теперь знаешь.
Ты пойдешь на это?
Да.
Шульдих идет на приступ вечером. Йоджи принимает душ перед сном, когда в дверь ванной раздается стук.
- Йоджи… можно к тебе?
- Да, - помолчав, отвечает тот.
Шульдих входит, без малейшего стеснения раздевается, залезает в ванну. Забирает из рук Йоджи мочалку.
- Давай, помогу.
Крепко растирает плечи, лопатки, замученную ночевками на диване поясницу. Потом отбрасывает мочалку, прижимается сзади, гладит скользкими от мыла ладонями грудь, живот, сжимает мгновенно затвердевший член и начинает медленно дрочить. Йоджи крупно вздрагивает, выгибается - он уже почти забыл, как хорошо, когда для тебя это делает кто-то другой… Только бы не думать о том, кто именно этот «другой».
Шульдих обводит кончиком языка ухо, осторожно прикусывает мочку, не переставая двигать рукой.
- Так давно никого не было, да? Ничего, сейчас мы это поправим…
«Это просто миссия, - думает Йоджи. – Просто ещё одна гребаная миссия. На этот раз – по спасению собственной жизни, черт бы ее побрал».
Шульдих резко разворачивает его и толкает, впечатывая спиной в стену.
- Ты чего? – недоуменно спрашивает Йоджи.
- Да пошел ты!
Немец выбирается из ванны и тянется за полотенцем.
- Ты, блядь, думаешь, один такой уникальный? – говорит он, не глядя на Йоджи. – Кудо, таких, как ты, здесь пачками на каждом углу! И все хотят – или, по крайней мере, умеют сделать вид, что хотят. А ты не умеешь ни хера.
- Шульдих…
- Да вытащу я тебя, ясно?! Без всяких дебильных самопожертвований! Раз уж навязал на свою голову – не знаю, зачем – то вытащу, успокойся!
- Шульдих!
Рыжий оборачивается. Глаза у него злые и веселые, как тогда на маяке.
- Если уж ты, мать твою, читаешь… - говорит Йоджи, - так читай до конца.
Ему страшно и почему-то тоже весело. И никакое это, к черту, не самопожертвование, а просто... Губы у Шульдиха твердые – такие непривычно твердые, жесткие даже – и чуть сладковатые, а волосы мягкие и отдают полынной горечью, и от этого сочетания одновременно сводит в паху и сосет под ложечкой, так привычно и так тревожно. И какая теперь разница, что бывший враг, если иногда бывший враг оказывается последним оставшимся у тебя близким человеком. А еще Шульдих сильный, и если… если что… сможет постоять за себя.
И, в конце концов, у Йоджи и вправду слишком давно никого не было… никого, кто вот так обнял бы сзади и сказал «Сейчас все поправим».
- Идиот, - беззлобно бросает немец, прежде чем отшвырнуть полотенце и вернуться в ванну.
Йоджи сам тянется навстречу поцелую, держа руки чуть на отлете, как застенчивая школьница на первом свидании. Шульдих прижимает его к себе и целует – властно, влажно и… Йоджи сказал бы «грязно», но сейчас ему плевать, сейчас его всё устраивает. Более чем.
Шульдих разворачивает его лицом к стене.
- Нагнись, - хрипло командует он. – Ноги расставь.
А потом опускается на корточки позади Йоджи, раздвигает ему ягодицы и проводит между ними языком.
Йоджи думает о том, что сказал бы, покажи ему кто-нибудь эту картинку, допустим, год назад – и теперь ему уже не просто весело, а отчаянно смешно, но смех тут же переходит во всхлип. Он кусает губы, язык, руку, но ничего не помогает, и он начинает стонать.
- У меня смазки нет, - поясняет Шульдих. – Закончилась, представляешь?
«Сука, - думает Йоджи. – С кем это она у тебя закончилась?»
- Да ты не волнуйся, я чистый, - говорит Шульдих. – Я – за безопасный секс.
Йоджи хочет что-то ответить, но уже не помнит, что именно. В голове пусто и легко, впервые за долгое время, и за одно это он сейчас согласен на всё.
Шульдих тянет его за бедра, надавливает на поясницу, вынуждая прогнуться ниже.
- Будет больно, - предупреждает он. – Чуть-чуть. Ровно настолько, чтобы тебе понравилось.
Это и вправду немного больно, но боль только делает происходящее ещё ярче, ещё острее. Йоджи упирается лбом в мокрый кафель, елозит по нему ладонями в тщетной попытке за что-нибудь ухватиться. Шульдих тихонько приговаривает что-то по-немецки – судя по интонации, что-то совсем не успокаивающее - Йоджи совершенно не понимает слов, но от этого только заводится еще больше.
Потом он подцепляет сброшенные на пол джинсы, нашаривает в кармане пачку, закуривает. Ноги ещё дрожат, и приходится опереться о бортик ванны. Шульдих присаживается рядом.
- Нашел где курить.
- Отъебись. Сигарета после секса – это святое.
- Уже. – Он вынимает сигарету у Йоджи из пальцев и подносит ко рту. – А тебе сегодня не полагается.
Йоджи позволяет ему затянуться пару раз, потом забирает обратно, и они продолжают курить одну сигарету по очереди, как последнюю.
- Значит, вот для чего ты меня позвал.
- Не льсти себе. - Шульдих кривится, делая очередную затяжку. - Йоджи, я ведь тебе всё сказал там, в больнице. «Правду и ничего, кроме правды». Я не хотел быть один, и мне нельзя было там оставаться. Ты не хотел там оставаться, и тебе нельзя быть одному. Ты поможешь мне. Я помогу тебе.
- И всё? – настаивает Йоджи.
- Да что ты хочешь от меня услышать? – с досадой спрашивает Шульдих. – Ну, задница у тебя, конечно, супер – но, согласись, для любви этого всё-таки маловато.
Йоджи испытывает смутное желание все-таки врезать ему. Если бы только не было так лень…
- Сволочь, - говорит он. – Разбил мне сердце.
- Не я первый, - небрежно замечает Шульдих.
«Не ты последний», - мысленно договаривает Йоджи.
- А вот это мы ещё посмотрим, - задумчиво возражает Шульдих. – Вообще-то если я за что берусь, то переделывать никому не приходится.
- Может, перестанешь меня читать? Бесит, вообще-то.
- Ага, щаз. Мне проще научить тебя закрываться. Напомни мне завтра. Сегодня уж больно спать охота.
- Мм, - соглашается Йоджи. Глаза у него слипаются, но это не та, ставшая уже привычной тупая тяжесть в голове и теле, а приятная послеоргазменная истома, когда словно бы плывешь, и только хочется обнять кого-нибудь покрепче, чтобы не уплыть одному… слишком далеко…
Хотя обнимать Шульдиха всё ещё кажется довольно странной идеей.
Или нет?
- И ничего странного, - слегка обиженно возражает тот. – Я, между прочим, на ощупь очень даже приятный. Пойдем, убедишься.
Йоджи все-таки хихикает. Шульдих берет полотенце и набрасывает ему на голову. Йоджи торопливо отставляет руку с окурком и возмущенно матерится, но безропотно позволяет вытереть себя и отвести на кровать.
И убеждается.
3 мая, суббота
Йоджи просыпается оттого, что чей-то острый локоть беззастенчиво упирается ему в шею. Он открывает глаза и вместо ставшей уже привычной спинки дивана видит стену, оклеенную бежевыми обоями в крапинку.
Йоджи вспоминает, что сегодня опять ночевал на кровати. И вспоминает, почему.
Нет, в целом, спалось неплохо. Иногда даже хорошо. Если бы его ещё всю ночь не пихали, не лягали и не стаскивали одеяло – может, вообще удалось бы нормально отдохнуть.
Шульдих лежит на животе, спрятав лицо в скрещенных руках, так что приставучему утреннему солнцу остается только играть в волосах. Йоджи ловит себя на том, что сам не прочь запустить руку в рыжие патлы – взъерошить, а то и подергать. Потянуть. Это правда - длинные волосы… провоцируют.
Он снова отворачивается к стене, зябко передергивает плечами и пытается натянуть на себя одеяло, в которое завернулся Шульдих.
- Твою мать, Кудо, возьми себе другое одеяло, - недовольно бурчит тот, не открывая глаз.
- Вот ты и возьми. Ты лежишь с краю. Почему я должен перелезать через тебя?
- Потому что это – мое. Ты что думаешь – разок перепихнулись, и теперь у нас все вещи общие?
- Ну что ты. - В голосе Йоджи звучит сарказм, который мог стать убийственным, если бы имел хоть какой-то шанс достигнуть цели. – Я ж понимаю, что общие – только мои.
Он наматывает край одеяла на кулак и резко дергает. Шульдих совершает почти полный оборот и врезается в него, задевая бедром напряженный член.
Ну да, у него стоит – и что? Утро на дворе, между прочим. Солнце светит, член стоит – и это означает, что Йоджи молод и здоров… по крайней мере, телом.
Шульдих тоже молод и определенно здоров – причем в злостной форме, отягощенной безграничной наглостью. Поэтому вместо того, чтобы отодвинуться, он приподнимается на локте и задумчиво осведомляется:
- Слушай, а как ты относишься к утренней гимнастике?
- Положительно, - осторожно отвечает Йоджи.
Если честно, он совсем не уверен, что готов повторить вчерашнее. Завоевание одеяла обернулось проснувшейся между ягодиц болью, терпимой, но малоприятной. Возможно, слегка унизительной – насчет этого он ещё не определился.
С другой стороны, лежать здесь с откровенным стояком не менее унизительно. Можно, конечно, пойти в ванную и отдрочить, но Йоджи до того осточертело заниматься самообслуживанием, что он, пожалуй, готов пожертвовать задницей, если Шульдих уделит такое же внимание его члену, как вчера.
Вчера всё было… короче, оно того стоит, в любом случае.
Почти в любом.
- Вот и отлично, - довольно щурясь, заключает Шульдих. – Так и быть, сегодня ты сверху.
- Нет, - быстро отвечает Йоджи.
- Почему? – Вот теперь Шульдих по-настоящему открывает глаза. В глазах – легкое недоумение. - Я думал, ты обрадуешься. Вообще-то я за равноправные отношения.
- Я тоже, не сомневайся. Только… - Йоджи сглатывает противный комок в горле и мысленно материт свою звезду за упущенную возможность посчитаться с рыжим. - Я не могу. И, мать твою, ты прекрасно об этом знаешь!
- Ах ты… черт, я и забыл. Но вчера же всё было… - Брови у Шульдиха приподнимаются, а уголки губ слегка подрагивают. - Постой, ты что, правда думаешь, что твоей шизе не всё равно, сверху ты или снизу?
Йоджи чувствует себя полным идиотом. Ему совсем не нравится, как часто рядом с Шульдихом он чувствует себя идиотом.
- Блядь, да я понятия не имею! – взрывается он. – Только вчера я руками в стенку упирался, а ее, знаешь ли, душить не очень удобно.
- Ну, я, наверно, мог бы слегка… покопаться у тебя в настройках, но… - задумчиво начинает телепат.
- Наверно?
- Слушай, я же сказал – я не психолог. И не психиатр. И до сих пор выполнял как раз противоположные задачи, ясно?
- А я тебе сказал - отвали. Кстати, ты обещал меня кое-чему научить.
- Я научу… - Шульдих придвигается ближе и выдыхает в самое ухо, задевая кожу губами: - Я тебя всему научу, Йоджи… Я много чего умею…
Йоджи стискивает кулаки, пытаясь справиться с дрожью где-то в позвоночнике.
- Ты сверху.
- Угу. - Шульдих разочарованно отстраняется. – А ты мордой в подушку. Ску-у-учно…
- Зато безопасно. Кто там вчера выступал за безопасный секс?
- Повернись.
Йоджи послушно поворачивается на живот. Теплые ладони ложатся ему на ягодицы, раздвигают. Он вспыхивает, чертыхается и перекатывается на спину, положив конец бесцеремонному осмотру. Но Шульдих уже разглядел всё, что его интересовало.
- Ясно, - констатирует он, усмехнувшись Йоджиному смущению. – Я сверху - ты потом встать не сможешь, а я, значит, носись с тобой. Была охота целый день расплачиваться за пять минут удовольствия.
- Всего за пять? – не удержавшись, язвит Йоджи. – На большее тебя по утрам не хватает?
- Кудо. Терпения у меня ещё меньше, чем выносливости, советую тебе это запомнить. Жди здесь.
Немец выходит из комнаты, хлопает дверью ванной, а через минуту возвращается, помахивая выдернутым из джинсов узким кожаным ремнем.
- Шульдих… - Йоджи невольно расплывается в улыбке. - Имей в виду: я против телесных наказаний. Нет, ну что я такого сказал-то?
- Сейчас точно допиздишься, - хмуро обрывает тот. - Руку давай. Погоди, ты правша? Давай правую. - Он примеряет ремень к запястью протянутой руки, потом начинает кружить по комнате, рыться на полках и в ящиках в поисках чего-нибудь острого.
- Гвоздем можно, - подсказывает Йоджи. – Раскаленным.
- Да неужели? – ехидно скалится Шульдих. – Упс, я забыл, где мой любимый ящик гвоздей.
- Ну, завяжи просто.
- Кудо, я подозревал, что ты мазохист, но не до такой же степени! Начнешь вырываться – затянет намертво, потом только резать.
- Так тебе руку мою жалко или ремень?
- Каждый раз резать – ремней не напасешься.
Йоджи не знает, воспринимать это как угрозу или как обещание, но в животе отчего-то становится щекотно. Шульдих находит ножницы и, сосредоточенно хмурясь, проверчивает новую дырку в ремне. Затягивает, накрепко привязывает свободный конец к изголовью кровати. Йоджи дергает рукой. Хорошо. Надежно. Странно, он совсем не чувствует беспокойства. Волнение – да, но несколько другого рода. А ещё легкое нетерпение и что-то похожее на азарт.
- А другую?
- Обойдешься. Не забывай, с кем имеешь дело.
- Пижон.
- От пижона слышу.
Шульдих усаживается рядом на постель, подобрав под себя ноги, и кончиками пальцев чертит круги на его раскрытой ладони, медленно ведет к запястью, вдоль предплечья, через подмышку – Йоджи извивается и хихикает, но пальцы уже ползут дальше, правее – к соску, теребят, сжимают, спускаются ниже, на минутку зависают напротив сердца, как будто прислушиваясь к бешеному стуку, и продолжают свой путь, ещё ниже, к животу… и замирают там.
«Пожалуйста… - думает Йоджи. – Ну, пожалуйста…»
Шульдих делает больше того, о чем он не хочет даже просить вслух - наклоняется и обхватывает губами разбухшую головку. Йоджи хрипло выдыхает и подается навстречу.
- Смазки… нет? – понимающе выдавливает он.
Шульдих молча ухмыляется – черт, эта сволочь умеет ухмыляться, не выпуская члена изо рта! – и Йоджи понимает, что сморозил глупость. Ну откуда бы ей взяться за ночь?
Рыжие пряди загораживают лицо, Йоджи собирает их в горсть и откидывает назад – ему необходимо видеть. «Смотри на меня», - хочет он сказать, но вместо слов выходит стон, и уже самому приходится делать усилие, чтобы держать глаза открытыми. Отчаянно не хватает второй руки – одной, да еще левой, совсем не получается рулить процессом, и проходит несколько минут, прежде чем он понимает - это ни к чему, Шульдих всё делает сам… именно то, что надо, именно так, как надо.
«Знаешь, Йоджи… телепатия – это та-а-ак удобно!»
Мысленный голос звучит так же насмешливо, как реальный. Йоджи всерьез опасается, что у него начнет вставать на насмешки.
«Зат…кнись… и продолжай».
Телепат не отвечает, но острые зубы легко задевают головку – в отместку за грубость – и Йоджи понимает, что его услышали.
Шульдих перекидывает через него ногу, нависает сверху и, придерживая его член рукой, начинает опускаться, осторожно и медленно – так охренительно медленно, Йоджи впивается пальцами в напряженное бедро немца, с трудом удерживаясь от желания рвануть на себя. Тот с шипением втягивает воздух сквозь зубы.
- Эй, больно же… Вот тут сожми, - отрывает руку Йоджи от своего бедра и кладет на член.
В первый момент ощущение просто ошеломляет – это совсем не то, что Йоджи привык чувствовать под рукой во время секса - а в следующий ему уже плевать, потому что Шульдих одним движением насаживается до конца.
Он громко выдыхает, уронив голову, волосы снова соскальзывают вниз, прохладной щекотной волной спадают Йоджи на грудь, и это так красиво – так неожиданно, неуместно красиво, что почти неприятно. Здесь нет места ни красоте, ни нежности, здесь только похоть, голод, нужда и зависимость - какого же черта так тянет погладить эти невозможные волосы…
- Двигайся, - тряхнув головой, нетерпеливо подгоняет Шульдих. – Давай, Балинез. Какая, нахрен, разница…
Йоджи послушно начинает двигаться. Шульдих тесный внутри, словно какая-нибудь девственница – Йоджи всегда избегал девственниц, но пару раз у него случались промашки, и ему знакомо это ощущение, когда стискивает так, что почти больно.
- Кудо, - со смешком предупреждает телепат, - перестань вспоминать своих малышек, а то обижусь.
- Боишься… проиграть в сравнении? – Йоджи выдыхает слова вперемешку со стонами, он уже вошел в ритм, и первые неуклюжие толчки сменились резкими и уверенными.
- Пока вроде выдерживаю?
- Шеве… лись… Увидим…
Шульдих понимающе усмехается и перехватывает инициативу, увеличивая темп. Йоджи не остается в долгу, крепче сжимает руку на его члене, двигает быстро и размашисто. Шульдих бормочет что-то одобрительное, просит, торопит. Не умолкает даже перед самым оргазмом, только начинает путать языки – но Йоджи слишком опытен, чтобы не распознать «да» и «ещё» на любом из них.
Он кончает первым, Шульдих – на несколько секунд позже, забрызгав ему грудь и живот; выгибается, запрокинув голову, задирает подбородок, покрытый рыжеватой утренней щетиной, открывая горло, на котором ходит туда-сюда острый кадык. Йоджи зачарованно смотрит, как лихорадочно бьется жилка под ухом – под самой кожей, надо только слегка коснуться, чтобы почувствовать, как пульсирует кровь, только прижать покрепче пальцем, чтобы остановить… Это как сон, когда понимаешь, что вот-вот произойдет страшное, но не можешь, не можешь, не можешь заставить себя проснуться. Он протягивает руку и…
- Лежать!
Шульдих обрушивается сверху, как ястреб на мышь, больно выворачивает запястье, прижимает к подушке. Сон рассыпается черной рябью в глазах, но это как «проснуться» из одного кошмара в другой. Он никого ещё не задушил, но был прав, когда пытался, потому что человек, которого он видит перед собой - враг. Йоджи дергает руками - правая до боли стиснута ремнем, левую стальной хваткой сжимает Шварц – и начинает яростно вырываться. Он сильный, его так просто не возьмешь…
Шульдих размахивается и бьет его по щеке открытой ладонью.
- Кудо! Очнись, придурок. Я нынче в другом модусе – славный, блядь, парень Шу…
Йоджи часто моргает и судорожно хватает ртом воздух, как будто только что вынырнул из омута. Шульдих склоняется ниже, внимательно заглядывает ему в лицо. Потом отпускает руку, скатывается на постель и, растянувшись на спине, добавляет:
- …И душить меня нельзя, чертов ты псих. Потому что я – твой последний шанс.
- Зашибись, – пересохшими губами резюмирует Йоджи.
С минуту он просто лежит, пытаясь заново соотнести себя с окружающим миром. Потом поворачивается на бок и расстегивает ремень, разминает руку, осторожно ощупывает челюсть. Черт, больно.
- А что? – с интересом спрашивает Шульдих. - Ты чем-то недоволен? Я тебя чем-то не устраиваю?
- Я пока не готов к моногамным отношениям, – криво усмехается Йоджи. - Предпочитаю разнообразие, знаешь ли.
- Забудь, - беспечно отзывается немец. - По крайней мере, на время.
- Думаешь, это пройдет? – с надеждой уточняет Йоджи.
- Всё проходит, рано или поздно. А что не проходит – лечится ампутацией.
- Спасибо, успокоил.
Он садится на постели и начинает растирать запястья. На правом – четкий красный след. На левом, похоже, будет синяк.
- Надо нормальные наручники купить, - замечает Шульдих. - В секс-шопе – такие, знаешь, с мехом внутри.
- Это в секс-шопе-то нормальные наручники? Да их выломать – раз плюнуть.
- Ты пробовал?
- Не твое дело.
- Пфф, очень надо. Можешь оставить при себе свои маленькие грязные секреты.
Йоджи тоже откидывается на спину. Вставать лень, но дико хочется курить. И пить. Пить, а не напиться… хотя от последнего он бы тоже сейчас не отказался.
- Жрать охота… - задумчиво тянет Шульдих. – Иди кофе свари, у тебя отлично получается.
- Знаешь, Шу… - с нескрываемым злорадством отзывается Йоджи, - задница у тебя, конечно, супер… но, согласись, кофе в постель – это уже чересчур. Вари сам, короче.
- Окей, - неожиданно легко соглашается Шульдих. – Только сначала развей эту тему.
- Какую тему?
- Ну, про задницу.
Йоджи удивленно приподнимает голову. Шульдих смотрит на него наивными доверчивыми глазами. Комедиант.
- Офигительная задница, - начинает Йоджи. – Такая узкая.
- Ммм… да, ещё!
- Горячая. Упругая. Совершенно потрясающая. И я точно не первый, кто тебе об этом говорит.
- Как знать, - загадочно усмехается Шульдих. – Может, мои прежние партнеры были не так щедры на комплименты. А может, я хотел услышать это именно от тебя. Особенно после того, как полчаса уговаривал тебя поиметь эту самую задницу. Ладно, двигай в душ, и чтобы через пятнадцать минут был одет.
- А кофе?!
- Йоджи, а кто тебе сказал, что я умею его варить? Одевайся, пойдем пить настоящий кофе, со сливками и шоколадной крошкой. И с кучей всякой сладкой фигни. Пошли, я тебе покажу, что такое французский завтрак.
- Пиво, я так понимаю, в меню не входит? – уточняет Йоджи.
- С пивом облом, - смеется Шульдих. – Но можем добавить. Только тогда уж и сосиски тоже. И к черту сладости – превратим французский завтрак в немецкий обед.
- Идет, - Йоджи сползает с кровати и направляется в ванную.
Шульдих переворачивается на живот и снова утыкается носом в сложенные руки.
Йоджи нашаривает в куче мятой одежды пачку и, жадно затягиваясь, торопливо выкуривает сигарету. Потом забирается в ванну, до упора откручивает кран и, подставляя лицо хлестким горячим струям, думает о том, есть ли во Франции его любимый шампунь с маслом камелии.
_________________________________________________
* À la guerre comme à la guerre (фр) - На войне как на войне
Дальше в комментах
@темы: OTP, Тексты, "Другая версия", Как здорово, что все мы здесь...
-
-
29.11.2009 в 12:47(Шульдих)
Йоджи ставит чашку на блюдце и задумчиво теребит колечко в ухе. Убирает со лба отросшую челку. Потом делает ещё глоток, и всё начинается сначала. Это похоже на какой-то странный ритуал. Или танец. Раз-два-три, чашка-ухо-волосы. Кажется, он любит танцевать – это заметно по тому, как он двигается. В постели тоже.
Кудо чуть поворачивает голову и улыбается проходящей мимо девушке в мини-юбке и смешных туфлях на огромной платформе. Шульдих ловит вспышку ревности в сознании ее спутника.
Вот придурок, думает Шульдих, рассеянно откусывая от своего круассана. Какой смысл ревновать? Человек либо с тобой, либо нет. Если с тобой – то зачем ревность?
- Кудо, - говорит он, перегнувшись через стол. – Будешь мне изменять – убью.
Йоджи вздрагивает, не от слов – от тона. Шульдих откидывается на стуле и удовлетворенно отхлебывает кофе.
Если человек не с тобой – он больше не нужен.
… мая, вторник
- …Контролировать свои мысли. Это просто.
- Ага. Как два пальца об асфальт.
- Нет, серьезно. Я тебя научу. Дай руку. Не так, ладонью вверх. Видишь эту линейку?
- Откуда у тебя линейка?
- Это не моя. Я ее тут, в шкафу нашел. На этих съемных квартирах такое можно найти – ты не поверишь…
- Поверю. И что ты собираешься с ней делать?
- Я же сказал – буду учить тебя закрываться.
- С помощью линейки? Что за чушь?
- Очень действенный способ, не сомневайся. Называется «негативное стимулирование». Ты должен смотреть на линейку, но не думать о ней. Как только услышу, что подумал – опущу ее на твою ладонь.
- Это тебя так учили? Там, в твоей школе? Линейкой по рукам?
- Нет. Мое школьное детство было куда менее… пасторальным. Я мог бы поделиться воспоминаниями, но вряд ли тебе будет интересно.
- Оставь себе. Что будет считаться результатом?
- Ну, скажем… ни одного удара за три минуты.
- Идет.
- Соберись. Начали.
- …
- …
- Ах-х-ш-ш… Сука.
- Не думай о линейке. Заметь, я не диктую тебе, о чем думать. Думай, о чем хочешь – только не об этом. Ты должен засечь эту мысль на подходе и перехватить еще до того, как она всплывет. Поймай ее раньше, чем я.
- Ты понимаешь, что это ещё хуже, чем не думать о белой обезьяне?
- Да. Но ты научишься. Со временем.
- А!
- …
- С-с-с-с-с…
- …
- Черт, черт, черт!!!
- Больно?
- Издеваешься?
- Интересуюсь. Я любопытный.
- Натуралист херов. Руку хоть можно поменять?
- Нет.
- У меня ладонь распухнет.
- Переживешь, тебе ею не работать. И нефиг было правую давать.
- Ты не сказал, для чего.
- А должен был?
- Не то чтобы я на это рассчитывал.
- Правда? Ты так хорошо меня знаешь?
- Забота о ближнем – не твой конек. Ам-м…
- Не думай о линейке.
- А ты сам-то умеешь?
- Что?
- Не думать о линейке. Не ждать удара.
- Мне не приходится его ждать. Я всегда бью первым.
- Это другое.
- Это лучше.
- Но это другое. А!! Черт, за что?! Я не думал.
- Во-первых, думал. Во-вторых, никогда не спорь с тем, кто держит линейку. А в-третьих - просто так, для профилактики. И перестань вопить, как девчонка. Тоже мне, Охотник Света!
- Пошел ты… А, черт!
- И не груби. Так вот, я всегда бью первым. А ты пропускаешь удар. Потому что слишком много думаешь.
- Ай, бля-а… Неужели нет другого способа научить?
- Конечно, есть. Но мне нравится этот.
- Кто бы сомневался…
- С вашими восточными практиками слишком много возни. И потом, забота о ближнем – не мой конек, ты же знаешь. Ты же меня раскусил.
- Это сарказм?
- А что, похоже?
- Можно подумать, ты меня лучше знаешь.
- Само собой.
- Да? И что ты такое знаешь обо мне?
- Расслабься, а то у меня сейчас голова заболит.
- Что ты знаешь обо мне, ублюдок? С чего ты взял, что я буду играть по твоим правилам? Что такое ты во мне разглядел?!
- Много чего. Руки, например.
- Ч-что…
- Руки у тебя красивые.
- Уже нет – твоими стараниями.
- О, не драматизируй! Это пройдет. Хочешь, подую?
- …
- …
- …
- Лучше?
- Спрашиваешь…
- …
- …
- А так?
- Совсем хорошо…
- Тебя это заводит?
- Отпираться бесполезно, да?
- Сейчас – да. Учись закрываться.
- Учусь. Поехали.
- Хм… может, займемся кое-чем поинтересней?
- Нет. Сначала дело. Три минуты.
- Вот упрямый! У тебя все равно не получится.
- Получится. Мне есть о чем подумать, кроме твоей гребаной линейки. И если я справлюсь – ты тоже кое-что сделаешь.
- Что именно?
- Пока не скажу.
- Я всё равно узнаю.
- Попробуй.
- Кудо, а ведь это мухлёж.
- Ни хрена. Это отвлекающий маневр. Хотя вообще-то, в борьбе с неравным противником все средства хороши.
- Ну, держись!
- Сам держись, придурок. Время пошло.
28 мая, среда
- Тебе никогда не хотелось… врезать им всем, чтобы отцепились?
Они курят, стоя рядом и одинаково облокотившись о перила балкона. В сумерках звуки города кажутся тише, но как-то отчетливей. Воздух теплый, густой и чуть сладковатый, как топленое молоко.
- Твои котята так тебя доставали? – Шульдих усмехается, это слышно по голосу. – Нет, не хотелось.
Он неторопливо затягивается, а потом задумчиво добавляет:
- Не всем.
Еще затяжка.
- Иногда.
…
- Он был настоящим занудой, знаешь ли. «Шульдих, сколько раз тебе говорить – ни капли спиртного перед работой!» «Сколько раз тебе говорить, никакой самодеятельности!» «Держись у меня за спиной и не высовывайся. Ты мажешь в восьми случаях из десяти – работай головой, а не пистолетом!» Заноза. Гвоздь в жопе. Американец? Какой он, нахрен, американец – от него же за километр разило старой доброй Англией! «Да, сэр. Нет, сэр. Как скажете, сэр», - вот чего он хотел от меня – от меня! Йоджи, я похож на человека, который будет прыгать по щелчку?!
- Это он велел тебе уехать? – спрашивает Йоджи.
- Он, конечно! Неужели ты думаешь, я бы сам… - Шульдих осекается. Тушит сигарету, ложится животом на перила, перегибается так, что хочется подхватить, и вдруг оглушительно свистит, разгоняя дремотную тишину двора. В ответ из открытых окон несутся истошный собачий лай, детский плач и чья-то гневная тирада на французском. Потом все снова затихает.
С минуту оба молчат. Молчание Йоджи понимающее, Шульдиха – раздраженное. И неловкое – у обоих.
- Пойду, схожу за сигаретами, - наконец, говорит Шульдих.
Он скрывается за балконной дверью и растворяется в темноте, так и не включив свет в комнате. Йоджи порывается окликнуть его, напомнить, что в кухонном шкафу лежит нераспечатанный блок… но не напоминает.
Он не хочет быть для Шульдиха занудой, занозой и «гвоздем в жопе».
К этому он пока не готов.
… июня
- Ты уверен?
- Абсолютно. На этой кровати все равно некуда наручники пристегивать. И вообще я с ними уже заебался.
- Ну тогда… слушай, а ты уверен, что ты уверен?
- Уверен. Что готов рискнуть.
- Твою мать! Я почти тебе поверил…
- Да ладно, не ссы. Говорю же, все нормально будет. Включи Балинеза, в конце концов – на маяке ты, помнится, посмелее был.
- Блядь, Шульдих, у тебя словесный понос, или эта болезнь как-то по-другому называется?
- А что такое? О-оу, у нас все упа-а-ало… Нас расстраивают воспоминания о бурной моло… Ну что? Что?! Черт, как я это ненавижу! Как ты меня достал своими вечными страхами. Тут у нас болезненные воспоминания, про это мы не говорим, а это вообще табу… А я не могу всё время на цыпочках, я не могу, когда нельзя в полную силу! Не нравится – катись!
- Всё, ты довыебывался. Если я тебя придушу, мир скажет мне спасибо.
- …
- Эй… Остынь, проехали.
- Пошел в жопу.
- Непременно. Штаны снимай. Проверим, у кого тут упало? Сравним?
- О, мериться будем? У тебя нет шансов.
- Заткнись уже, а?
- Заткни меня. Если ты ду… ого. Ну ладно.
- Вот так-то лучше.
- …
- …
- А так?
- М-м-мда-а-а… бля-а-адь…
- …
- …
- …
- Пого… ди… хватит…
- Иди сюда.
- Может, всё-таки…
- Я тебе врежу сейчас.
- Лучше поцелуй меня.
- …
- …
- Ну что ещё?
- Смазку…
- Нахуй смазку.
- Вот я и пытаюсь… Эй, эй, ты чего? Зашибись. Ладно, ты сам этого хотел.
- Мм… а… а… а-а-а-а-а…
- Черт, ты так стонешь… рехнуться можно…
- Ты хочешь… об этом поговорить… или мы продолжим?.. А-а-а… Сильнее… твою мать, Кудо, сильнее, я не сломаюсь! А-ах-х-х…
- Я тебя сейчас… порву нахрен…
- Да! да… да… д-да… а… а…
- …
- …
- М-м-м-м-м…
- …
- …
- Йо… джи…
- …
- Йоджи… Йоджи… только не вздумай уплыть, дрянь такая, у меня сейчас сил нет… с тобой драться… Дышим. Дышим. Вдох… выдох… Вдо-о-ох… вы-ы-ыдох… Ты со мной, бэби? Ну вот. Я же сказал, доверься мне, всё будет супер. Теперь мы поженимся и будем жить долго и счастливо.
- Какое же ты трепло, Шульдих. А всё-таки это… неправильно.
- Пиздец. Ну давай сейчас откроем дискуссию на тему «Гомосексуализм: за и против».
- Нет, я… не об этом. Ты лежишь снизу. Это я тебя должен успокаивать. Ну чего ты… нет, ну вот ржать, как конь, у него силы есть!
- Ку… ой, не могу… Кудо, бабы тебя испортили…
- А ты типа исправляешь теперь.
- По мере сил, ага. Скажи ещё, что тебе это не нравится.
- Пошел ты…
- Уже ходил. Утром - твоя очередь.
- …
- …
- Не прижимайся ко мне своим мокрым животом. И вытрись вообще.
- Иди к черту. Я уже сплю.
- …
- …
- Спокойной ночи, придурок.
- …
- …
- А жениться на мне ты все равно теперь обязан.
- Ещё слово, и я тебя все-таки придушу.
- …
- …
-
-
29.11.2009 в 12:48(Шульдих)
- Ты только думаешь, что любил ее.
- Что ты сказал?
- Ты убедил себя, что это была… любовь, - Шульдих издевательски выделяет последнее слово. - На самом деле… просто никто больше не давал, а? Такому горячему мальчику – больше никто? А она-то хоть давала, или ей нравилось смотреть, как ты пускаешь слюнки?
Он сам не знает, почему ему так хочется говорить гадости об этой, в сущности, незнакомой девушке. Но раз хочется – зачем отказывать себе в удовольствии?
- Вот же сволочь… - тихо, сдавленно, с каким-то даже восхищением произносит Йоджи. Когда он злится, лицо становится жестким, и японская кровь проступает четче – восточный разрез глаз, брови вразлет, высокие скулы… Красиво. – Что ж тебе так нравится бить по больному?
- Ты сам придумал себе трагедию, – Шульдих с деланным равнодушием пожимает плечами. – Чем грязнее была твоя жизнь, тем больше тебе хотелось иметь хоть одно красивое воспоминание, каким бы болезненным оно ни было. По-человечески понятно…
- Тебе? По-человечески?! – демонстративно изумляется Йоджи.
- …Только не жди, что я буду проявлять сочувствие или оберегать твои иллюзии. Мне тебя не жаль. Тебе же нравится изображать жертву. Это такой способ обелить себя в собственных глазах? Ты просто слабак, Кудо, а я терпеть не могу слабаков…
Йоджи нехорошо усмехается уголком рта.
- Потому и позвал меня сюда? Чтобы поразвлечься за мой счет? Выведать всё, что мне дорого, а потом извратить и обгадить?
- Хорошая версия, - Шульдих тоже ухмыляется. - Но есть одна неувязка: для чего тогда я научил тебя закрываться?
- Да брось, это просто уловка. Невозможно закрываться двадцать четыре часа в сутки.
- Практически именно это ты и делаешь, - Шульдих почему-то начинает раздражаться. - Ты не закрыт, только когда кончаешь. Да ещё во сне. Но, знаешь, по странному совпадению, я тоже в это время или кончаю, или сплю, так что мне совсем не до того, чтобы копаться у тебя в голове. Ты мне не доверяешь?
- А должен? Какие у меня для этого основания? Ещё недавно мы были врагами. Ты убил сестру моего товарища.
- Это была случайность.
- Какая, мать твою, случайность? – Йоджи рывком поднимается, нависает над Шульдихом, упираясь руками в спинку дивана. - Ты выстрелил ей в спину!
- Это. Была. Случайность, - Шульдих совершенно не выносит, когда его слова ставятся под сомнение. Что, впрочем, еще ни разу не помешало ему соврать, если была необходимость или просто охота. - Пистолет вообще был у Фарфи! На кой хрен мне сдалось убивать девку, когда я работал на ее отца?!
- А меня ты тоже случайно старался пристрелить?
- О, а ты меня, наверно, пытался нежно обнять, я просто не так понял, да? Иди к черту! Я делал свою работу. Так же, как и ты.
- Я вообще не понимаю, почему приехал к тебе!
- Может, потому, что… лучших предложений не поступило?
- Это ты мне говоришь? Тебе ведь некого было больше позвать, так? Он тебя использовал, а потом вышвырнул. Не позволил остаться и не захотел уехать с тобой.
- Заткнись! – Шульдих отталкивает его и тоже вскакивает на ноги. – Ты ничего не знаешь.
- Ну так расскажи. Он хоть давал тебе, или ему нравилось смотреть, как ты пускаешь слюнки?
Шульдих стискивает кулаки. Что ж, на этот раз простой дракой дело не кончится. Верхняя губа начинает подрагивать – сказывается застарелая адреналиновая ломка. Разделаться с противником, которого хотя бы условно, хотя бы в чем-то можно считать достойным – всё равно что получить бифштекс с кровью после нескольких месяцев овощной диеты.
Вот только… «разделаться» - звучит уж слишком окончательно. Это означает снова остаться одному, а между ежедневной грызней и спокойным одиночеством Шульдих, не колеблясь, выберет первое.
И ублюдок знает – о, отлично знает, что его не убьют и не выгонят, это он уже понял, - и он знает, что Шульдих знает, что он знает. И они оба знают, что сейчас ему почти плевать – но только почти, и поэтому он ждет, а не бьет первым. Йоджи никогда не бьет первым. Рано или поздно эта дурная привычка выйдет ему боком – а впрочем, Шульдиха не ебут будущие проблемы Кудо. Так же, как и прошлые.
Можно все-таки ограничиться хорошим тычком в зубы – в педагогических целях - но, опять же, Кудо не из тех, кто выписывает чеки, он предпочитает расплачиваться, не отходя от кассы, а щеголять завтра на работе очередным фингалом тоже неохота.
Боевой задор вянет, оставляя разочарование и неловкость, как не к месту возникший стояк. Шульдих разжимает руки и со всей силы бьет раскрытой ладонью в дверцу шкафа. От удара дверца распахивается, с полки вываливается ворох кое-как запихнутого белья и ещё что-то черное, кожаное. Наручники, купленные специально для Йоджи в секс-шопе и уже с месяц как валяющиеся без применения.
Ну да, это именно то, чего им обоим не хватало в разгар очередной разборки – кучи трусов под ногами и пары наручников. Хорошо хоть не вибратор. Впрочем, что-что, а вибратор им пока не нужен.
Шульдих издает странный звук, похожий на хрюканье, и начинает хохотать.
Йоджи прыскает, подбирает наручники и плюхается обратно на диван. Шульдих усаживается рядом.
Оба молчат. Шульдиху отчаянно хочется знать, о чем сейчас думает Йоджи. Но не спрашивать же! Наверно, он и вправду зря научил Кудо закрываться. Надо ж было так сглупить… Вот если у вас, к примеру… ну, к примеру, перископическое зрение – вы подарите живущему с вами человеку ширму, чтобы прятаться? Нет, ну, может, и есть ещё такие идиоты – но он, Шульдих, лично знаком только с одним.
Он чувствует слабый позыв извиниться, но решительно игнорирует его. Не за что извиняться. Он сказал правду. Можно было и промолчать, но ему было скучно, и… И, в конце концов, после того, что ляпнул этот кретин, они квиты! Дело даже не в словах, а просто – да кто он, блядь, такой, чтобы вообще затрагивать эту тему?! Какой бы хладнокровной, педантичной, высокомерной сукой ни был Брэд, с ним было интересно, а с Кудо – скучно, скучно, скучно… Только и можно, что трахаться или сраться - но и то, и другое уже начинает надоедать.
- Глупо это всё, - наконец, замечает Йоджи.
- Что – всё?
- Да вообще… всё.
- Можешь предложить что-нибудь поумнее?
Йоджи пожимает плечами, задумчиво покачивая наручниками. Потом бросает на них внимательный взгляд и приподнимает повыше.
- Поиграем? Твоя очередь.
- Пошел ты…
- Ты мне не доверяешь?
Ах, как выразительно, осталось только кавычки в воздухе изобразить! Нет, точно квиты.
- Или слабо?
- Не бери меня на слабо, Йоджи, мне не пятнадцать лет, - Шульдих презрительно кривится. - Я не против, просто… зачем?
- Потому что ты не против, а я - за. Я же разрешал тебе надевать это на меня.
- Ещё бы. Ты ведь, я так понимаю, трахаться хотел не меньше моего.
- А ты не хочешь?
- А что, было когда-нибудь, чтобы я не хотел?
- Я такого не помню, - ухмыляется Йоджи. - Ну давай, соглашайся. Поиграем, а потом я тебя трахну. Или ты меня – по ходу разберемся.
- Что ты задумал?
- Просто надену на тебя наручники и завяжу глаза. На час, не больше.
- Но что это тебе даст? – настаивает Шульдих.
- Сам не знаю… - Йоджи рассеянно теребит застежки. - Черт, это не стоит того, чтобы так упираться! Просто игра, ну…
- Окей.
Хрен его знает, почему он соглашается. Может, все-таки чувствует себя виноватым. Чуть-чуть.
А ещё ему скучно.
Йоджи затягивает ремешки наручников и перестегивает карабин на первое звено цепочки, так, что руки оказываются сведенными вплотную. Потом возвращается к шкафу и, порывшись на полках, достает бандану – одну из его, Шульдиха, собственной коллекции, с рисунком под американский флаг.
Шульдих закрывает глаза за секунду до того, как повязка плотно охватывает голову.
- И что теперь? – небрежно интересуется он.
- Теперь пойдем ужинать.
- Ужинать?! А как же страстный секс, расплавленный воск, плети и всё такое?
- Слушай, я есть хочу, - хохотнув, возражает Йоджи. – И потом, нет у нас никаких плетей.
- Черт, это упущение.
Шульдих поднимается с дивана, поворачивается в том направлении, где, согласно его внутреннему компасу, должна быть кухня, и уверенной походкой направляется туда. Его резко хватают за плечи.
- Косяк, - сообщает Йоджи. – Ты поосторожней, ладно?
- Отвали, - Шульдих дергает плечом, сбрасывая руку.
- Как скажешь. Только возьми левее. Четыре шага и поворот, помнишь?
Шульдих делает четыре шага и поворот.
- Теперь вперед, - подсказывает Йоджи. – Ещё немного. Чуть назад. Стоп! Отлично. Стул слева от тебя.
Шульдих нащупывает ногами стул и усаживается.
Тихонько скрипит холодильник, что-то выкладывается оттуда на стол. Стучат дверцы шкафов, шуршит какой-то пакет, льется вода. Включается тостер.
Йоджи молчит, и в голове у него тоже намеренно тихо. Не то чтобы глухая тишина, а просто мерное бытовое жужжание – чашки-хлеб-масло-нож… ничего интересного – а дальше никак. Закрыто.
Паскудное ощущение. Как будто у тебя всё время захлопывают дверь перед самым носом.
Или, может, так чувствуют себя слепоглухонемые. С той разницей, что у него-то дар речи никто не отнимал.
- Я понимаю, откуда у тебя такие странные желания, - сочувственно замечает Шульдих. – Я тебя подавляю. Когда один партнер заметно превосходит другого по силе – это так утомительно для обоих...
- Помолчи минутку, ладно? – говорит Йоджи. – Ты же знаешь, повар из меня тоже хреновый, так что, для своего же блага, не отвлекай. Сейчас покормлю тебя, а потом поболтаем.
Вот так. Мало того, что дверь закрыли, ещё и по носу щелкают. И кто тут после этого должен извиняться?
Шульдих хмыкает и оскорбленно замолкает.
- Закрой глаза – открой рот, - предлагает Йоджи.
«Пошел ты…»
Шульдих размыкает губы и осторожно прихватывает зубами ломтик чего-то твердого и маслянистого. Сыр.
С легким фырканьем вспыхивает конфорка. В кухне уже ощутимо пахнет поджаренным хлебом. Тостер делает «дзынь», Йоджи резко втягивает воздух сквозь зубы и снова включает воду. Похоже, обжегся.
- На, попробуй.
- Что это? – подозрительно осведомляется Шульдих.
- Попробуй – узнаешь.
- И не подумаю, пока не скажешь, что это.
Йоджи досадливо вздыхает.
- Слушай, ты за кого меня принимаешь? Я не дам тебе ничего несъедобного. Ничего, что ты не любишь.
- Никакого маринованного лука, - на всякий случай уточняет Шульдих. – И никаких шампиньонов.
- Заметано.
-
-
29.11.2009 в 12:52- Ещё?
- М-м. Помидор посоли.
- Зачем? Ты паштет распробовал вообще?
- Я сказал, посоли!
- Ладно, ладно!
Паштет и вправду слегка пересолен, а с соленым помидором получается – вырви глаз. И пальцы у Йоджи теперь соленые. Принимая очередной кусочек, Шульдих намеренно касается пальца кончиком языка.
- Ну-ка, без фокусов! - Голос серьезный, но Шульдих своим обострившимся в условиях частичной депривации слухом улавливает усмешку. – Черт…
На плите что-то шипит, кухня наполняется горьковатым терпким ароматом. У Йоджи удивительная способность пить кофе в любое время суток, в неограниченных количествах. И засыпать после этого, как убитый.
- Кофе будешь?
- Нет. Соку налей.
Еще серия легко опознаваемых звуков – в конце концов, это становится забавно – и холодная стеклянная кромка касается губ.
- Дай сюда, я сам.
Это чертовски неудобно – подносить стакан ко рту двумя руками. Шульдих тихонько матерится. Стакан придерживают, и что-то острое тычется в губы. Соломинка.
Слышен стук открываемой форточки, шорох, щелчок, вдох – Йоджи затягивается сигаретой. Шульдих собирается потребовать и себе, но передумывает. С сигаретой будет ещё хуже, чем со стаканом, а позволить Кудо держать ее – это уж слишком.
- Что теперь? – нетерпеливо повторяет он.
- Я кофе допью, можно? – очень вежливо интересуется Йоджи.
Шульдих раздраженно пожимает плечами. Йоджи не заставляет долго себя ждать, и за каких-то пару минут приканчивает и кофе, и сигарету.
- Теперь мыться.
Шульдих первым поднимается со стула, снова отказывая Кудо в привилегии себя вести, и сам доходит до ванной. Даже умудряется ни во что не врезаться по дороге.
- Освободи мне руки, - приказывает он, едва переступив порог.
- Зачем? – подозрительно спрашивает Йоджи, протискиваясь мимо него, чтобы включить воду.
- Отлить надо.
- Ну, вперед. Я помогу.
- Подержишь? – язвительно осведомляется Шульдих.
- Да запросто. Мне вроде не впервой его в руках держать, и до сих пор ты не жаловался.
Стоя сзади, Йоджи расстегивает ремень Шульдиховых джинсов, приспускает их вместе с трусами и легко обхватывает член пальцами – и, черт, у Шульдиха тут же возникает масса совершенно неуместных воспоминаний.
- Отпусти.
- Да что такого? Мне что, заподозрить тебя в стеснительности?
- Пошел нахрен! Не видишь, у меня встает, когда ты... Убери руки, придурок!
- Не промахнись, - весело напутствует Йоджи, убирая руку.
Шульдих справляет нужду, ориентируясь по звуку – промахнуться и вправду не хочется.
- А если мне понадобится по другому делу, ты и задницу будешь подтирать?
- Я знал, что у тебя еще остались нереализованные эротические фантазии.
Йоджи нажимает на слив. Джинсы ползут ещё ниже, Шульдих поочередно поднимает ноги, опираясь на подставленное плечо, и через минуту остается в одной футболке.
- А вот теперь тебе всё-таки придется снять наручники, - с нескрываемым злорадством замечает он.
- Нет.
Взвизгивает дверца раздвижного шкафчика, что-то холодное касается кожи - Шульдих невольно ежится - слышится тихий лязг ножниц и шорох разрезаемой ткани.
- Извини. Эта футболка мне никогда не нравилась.
Первый разрез проходит от поясницы до затылка, ещё два – по плечам. Футболка бесполезной тряпкой падает под ноги.
- Ловкость рук, и никакого мошенства, - резюмирует Йоджи.
- Почему?
- М-м?
- Почему тебе не нравилась моя футболка?
- Она слишком яркая для твоих волос.
- У тебя походу фиксация на моих волосах, а? – самодовольно замечает Шульдих.
- Может быть, - просто соглашается Йоджи.
Шульдих забирается в ванну. Вода очень хорошая, не прохладная и не слишком горячая - Кудо знает толк в удовольствиях. Он, Шульдих, всегда стремится урвать как можно больше – просто на всякий случай, пока не отняли – а Йоджи берет именно столько, сколько нужно, и результат получается «неизменно превосходный», варит ли он кофе, или курит, лениво и неспешно, или трахается, смакуя каждую ласку, но не затягивая настолько, чтобы превратить ее в пытку.
Йоджи бережно выправляет волосы из-под банданы и начинает поливать их водой. Повязка мгновенно намокает на затылке и с боков. Это неприятно, но Шульдих согласен терпеть ради того, что Йоджи делает сейчас с его волосами. Осторожные поглаживания успокаивают и одновременно слегка щекочут нервы. Хорошо было бы просто позволить ему, просто расслабиться и ни о чем не думать.
Не пытаться угадать, о чем думает Йоджи, когда вот так ведет пальцами от корней до кончиков.
- Не тяни.
- Ты можешь хоть иногда не командовать? Я понял, нам еще кляпа не хватает, для комплекта.
Йоджи ополаскивает волосы, сворачивает в тугой, тяжелый от воды узел. Мокрые прохладные ладони оглаживают плечи, лопатки, ключицы. Хочется ответить прикосновением на прикосновение, вмешаться, повернуть, перехватить, сделать по-своему. Беспомощность вызывает злость и что-то похожее на смущение. Шульдих скручивает собственное желание в горячий плотный клубок и с силой толкает в сторону Йоджи – и… ничего. Закрыто.
Как можно было так быстро научиться?
Какого хрена было учить?!
Шульдих привык получать сведения о людях непосредственно из их мозгов. Язык тела он понимает гораздо хуже – в его случае эта информация обычно оказывается излишней – но есть знаки, которые невозможно не понять. Сейчас, лишенный возможности читать, видеть и осязать, он чувствует себя… странно. Неуютно. «Поиграем», - сказал Йоджи. Шульдих любит играть, но только при условии, что водить будет сам. Эта игра ему не нравится. Совсем не нравится.
Зато она очень нравится его телу. То, что Йоджи делает сейчас – почти лучшая часть получасового танца полуобъятий, полу-поглаживаний и полу-ласк.
Почти.
- Приподнимись.
Шульдих наклоняется вперед, опираясь на сцепленные руки, прогибается в пояснице и довольно оскаливается, услышав красноречивый прерывистый вздох.
- Твою мать… - с чувством произносит Йоджи.
Какие сомнения – этот идиот думает о сексе двадцать часов в сутки.
Одна из причин, почему выбор пал именно на него.
Не то чтобы Шульдиху было из кого выбирать.
Йоджи растирает ему спину, и поднимает, и разворачивает к себе, и прикасается, прикасается, прикасается…
- Ого…
- Нежнее, Кудо, нежнее. Он нам обоим еще пригодится. И для своего же блага – сделай, чтобы это случилось как можно скорее.
- Я постараюсь. Еще пять минут, ладно?
Йоджи помогает ему выбраться из ванны и, обмотав бедра полотенцем, усаживает на крышку унитаза. Слушая плеск воды и шорканье мочалки, Шульдих борется с желанием стянуть повязку, но пока побеждает.
- Тебя правда от этого прёт? – задумчиво интересуется он.
На секунду становится тихо, потом включается душ.
- Ну конечно, - Йоджи повышает голос, чтобы перекричать шум. - Ты же меня подавляешь, забыл? Неудивительно, что мне так хочется получить тебя связанным и беспомощным.
- Придурок. Надо было поставить точку после «тебя». И кстати, а что мне будет за то, что я согласился потешить твои комплексы?
- Иди к черту, - Йоджи выключает воду и тоже вылезает из ванны. - Я тебя накормил, вымыл, возбудил и собираюсь уложить в постельку, а ты еще что-то за это хочешь? Пошли.
- Я тебя просил? – машинально огрызается Шульдих, однако на этот раз позволяет взять себя за руку, и до спальни они добираются без проблем.
Йоджи шуршит одеялом, расправляя постель. Легонько нажимает Шульдиху на плечи, заставляя опуститься на кровать, толкает назад, вытягивает его руки кверху, чуть отпускает цепочку наручников и перекидывает через столбик изголовья. В принципе, «сняться с крючка» - пара пустяков, но для этого надо немного подтянуться, а Йоджи уже наваливается сверху, мокрый, тяжелый и большой – какого черта он кажется таким большим? Они одного роста, а по комплекции Шульдих пожалуй что и поплотнее…
- Если сделаешь мне больно, ублюдок, я тебя урою, - цедит он сквозь зубы, угрожающе понизив голос.
Йоджи замирает. Потом отодвигается и рывком сдергивает бандану.
- С чего ты взял, что я собираюсь сделать тебе больно?
Шульдих моргает и щурится от света. Он сам удивлен и, пожалуй, почти сконфужен. Он понятия не имеет, откуда это вылезло. Почему он сказал то, что сказал.
- Откуда мне знать, что у тебя на уме? – Между прочим, это чистая правда. И плевать, что она звучит как оправдание.
- Ну… посмотри.
И Йоджи открывается.
Если бы Шульдиха спросили, как именно он воспринимает чужие мысли – наверно, он не сразу нашелся бы с ответом. То есть не то чтобы не нашелся – ради бога, он ещё никогда за словом в карман не лез! – но это была бы именно отмазка, а по-настоящему… Всё равно что пытаться объяснить слепому, как выглядит мир, или неграмотному - какие образы вызывают разные сочетания непонятных символов. Иногда он слышал голоса, иногда и вправду видел буквы, как окровавленное «мене, текел, фарес»… иногда осязал, а то и ощущал на вкус… В конце концов, все зависит от желания мозга интерпретировать информацию – да ещё, может, от силы «потока».
Мысли Йоджи сейчас – как вода в той самой ванне – теплые, текучие, с легкой рябью на поверхности. Только гораздо глубже, а там, на дне – темно и мутно… но туда Шульдих лезть не собирается. Во всяком случае, пока.
- Щекотно… - Шепот обрывается нервным смешком.
- Раньше ты и не замечал…
Йоджи отцепляет наручники от изголовья и начинает расстегивать.
- Оставь. - Шульдих нетерпеливо отнимает руки. – И повязку верни. Мы не доиграли.
- Мне показалось, тебе не нравится эта игра.
- Я ещё не разобрался. Продолжим.
- Как хочешь.
-
-
29.11.2009 в 12:57- Ты чего? – спрашивает Йоджи не то с беспокойством, не то с подозрением.
- Ты только не закрывайся, - торопливо предупреждает Шульдих. – Не закрывайся, я… осторожно.
Йоджи кивает – Шульдих не видит, он знает – Йоджи кивает и снова прижимается к нему, и они обмениваются быстрым, почти небрежным поцелуем.
- Ну что, полетаем? – Голос звучит вкрадчиво и многообещающе.
- Поныряем, - фыркнув, поправляет Шульдих. – Кудо, ты мне эти плейбойские замашки брось. Ты походу решил, что телепатия – зло? Ну так я тебе сейчас устрою маленький домашний брейнфакинг. В жизни больше не захочешь от меня закрываться.
18 июля, пятница
Йоджи неторопливо потягивает свой «Беллини», пытаясь вспомнить, когда он в последний раз был в ночном клубе.
Кажется, это было…
Как раз, когда…
В общем, давно.
Шульдих кивает и приплясывает на месте в такт музыке, лучи стробоскопов пятнами ложатся ему на лицо, подсвечивают волосы, заставляя их то потемнеть до каштанового, то вспыхнуть ядовито-оранжевым, переливаются на спандексе топа и глянцевой коже штанов, как огни ночной рекламы на мокром от дождя асфальте.
Штаны ему одолжил Йоджи в обмен на бирюзовую шелковую рубашку. Выторговать ее оказалось нелегко, у Шульдиха явно что-то связано с этой рубашкой. Но, между прочим, и Йоджи дорожит своими штанами, привезенными еще из Японии – почти точной копией тех, что были притчей во языцех у Вайсс, символом его свободы и черным флагом независимости. («Не хватает только надписи «Fuck you» на заднице», - сказал Шульдих. «Тебе не кажется, что на заднице это выглядело бы слегка… двусмысленно?» - заметил Йоджи. На что Шульдих возразил: это единственное место, куда такая надпись может поместиться – учитывая, что буквы должны быть достаточно большими).
Но в итоге получилось как нельзя лучше – Йоджи нравится себе в светлом, а Шульдих отлично выглядит в черном. Просто отлично.
А ещё Йоджи нравятся французские девушки – высокие, раскованные, круглоглазые, отчего все они кажутся ему забавно удивленными. Он с удовольствием рассматривает их, тактично не задерживая взгляда на непривычно выпуклых грудках и обтянутых узкими брючками или ультракороткими юбками попках.
Шульдиху нравятся французские мальчики.
Мальчиков здесь гораздо больше, чем девочек, потому что сегодня – гей-вечеринка. Об этом нюансе Йоджи узнал буквально пятнадцать минут назад, он до сих пор нервничает по этому поводу и злится на Шульдиха. Но, в конце концов, клуб есть клуб, выпить и потанцевать тут можно в любой вечер. Интересно, эти девушки – они тоже… ну, в смысле – лесбиянки? А впрочем, это не принципиально.
- Ммм, какой… - томно тянет Шульдих, наметив в толпе первую «жертву» - невысокого хрупкого паренька с ежиком коротко остриженных светлых волос. Разумеется, тот оборачивается – сам! – и сам подходит, улыбаясь настороженно и слегка неуверенно.
- Вот она, волшебная сила гипнотического взгляда, - язвительно констатирует Йоджи.
- Завидуешь? – отбривает Шульдих, протягивая ему свой стакан. – Подержи. Пойду разомнусь.
Йоджи одним глотком приканчивает свой коктейль и принимается за «Голубую лагуну» Шульдиха. Наблюдая за прилюдным совращением, плохо замаскированным под танец, он пытается понять, где именно у него свербит, а главное – почему.
С одной стороны, глупо было бы ждать, а тем более требовать от рыжей заразы сдержанности или постоянства - не говоря уж о какой-то там верности. Верность подразумевает наличие соответствующих отношений. Не таких, как у них с Шульдихом. То, что их партнерство включает секс – просто приятный бонус, не налагающий обязательств ни на одного из участников.
С другой стороны…
С другой стороны, Йоджи по опыту знает, как… несдержан бывает Шульдих в «любовных играх».
Не то чтобы он возражал.
Но он – одно дело, а этот молокосос – совсем другое. Да был ли у него вообще когда-нибудь секс с мужчиной? Взрослым, сильным, опытным… изобретательным, мать его.
Ладно ещё, если дело ограничится одноразовым перепихом. Йоджи искренне надеется, что Шульдих не соблазнится игрой с мышью, которая сама идет в зубы.
Парень сияет, словно сорвал джекпот в «Евромиллион». Шульдих закидывает руки за голову и крутит бедрами так, что это почти непристойно. Йоджи становится жарко.
Нет, серьезно – мальчишку пора спасать.
Отставив стаканы, он решительно пробирается сквозь толпу к танцующей паре, кладет руку парнишке на плечо и, дождавшись, пока тот обернется, выдает одну из недавно выученных фраз:
- Сет а муа*.
А потом зачем-то добавляет по-японски:
- Отвали.
Тот удивленно вскидывает глаза, переводит вопросительный взгляд на Шульдиха. Очевидно, выражение Йоджиного лица не предполагает спора. На физиономии Шульдиха написана полнейшая незаинтересованность в происходящем.
Парень пожимает плечами и неохотно отступает. Йоджи занимает его место. Шульдих ухмыляется во все тридцать два зуба, не прекращая танцевать.
Йоджи чувствует легкий укол совести, провожая глазами узкую спину и расправленные в фальшивом пренебрежении тощие плечи. «Поверь, малыш, так лучше для тебя», - виновато думает он. Но мелодия песни и азарт танца захватывают, и вскоре он забывает о посторонних, отдавшись сложному чувственному ритму.
Танцевать с Шульдихом оказывается неожиданным удовольствием, странно похожим на… вождение. Йоджи соскучился по этим ощущениям – упругости педалей, твердости руля, мягкости сиденья, по этому запаху – стали, кожи и резины, с непременной ноткой табачного дыма, которой отмечены все его вещи. Соскучился по иллюзии единения, когда на бешеной скорости машина становится почти продолжением тела, откликаясь даже не на движение – на импульс, когда доверяешь ей, и кажется, что это взаимно, что и она верит тебе, твоя машина, твоя девочка… твоя «Севен».
Танцевать с Шульдихом – все равно, что водить «Севен».
Чушь какая.
На секунду Йоджи задумывается о том, каково было бы работать с Шульдихом - но тут же поспешно отбрасывает эту мысль.
- Ещё по коктейлю? – спрашивает Шульдих, когда они, наконец, возвращаются к барной стойке.
- Потом. Я в туалет.
- Тебя проводить?
- Зачем? – недоуменно спрашивает Йоджи.
- Так, присмотрю за тобой… Еще снимешь кого-нибудь, - хохотнув, поясняет Шульдих.
- За собой присматривай. - Йоджи качает головой, слегка ошарашенный такой откровенной наглостью. - Кого я могу снять в мужском туалете?! Если я сплю с тобой, это еще не значит, что я… - Он запинается, пытаясь подобрать слово, чтобы не обидеть Шульдиха и в то же время подчеркнуть свое полное нежелание принадлежать к числу таких же, нетрадиционно ориентированных. И, так ничего и не придумав, неловко заканчивает: - Ничего не значит, в общем.
Шульдих выдает свою фирменную ухмылку, обнимает его за плечи и, приблизив губы к самому уху, произносит вполголоса, четко выговаривая слова:
- Ты мне потом дома объясни, что это ничего не значит. Когда будешь кричать и просить ещё.
Йоджи резко втягивает воздух и закашливается. Шульдих заботливо хлопает его по спине и подталкивает к выходу.
Шагая по коридору, Йоджи думает о том, что Шульдих – просто идиот, и давно пора научиться игнорировать его подколки.
________________________
* C'est a moi (фр) - Это моё
-
-
29.11.2009 в 13:04Стоя у писсуара, он как раз собирается подтянуть штаны, когда чья-то ладонь ложится на плечо, а потом его руку хватают и резко дергают назад, одновременно выкручивая вверх – профессиональный захват, сразу понимает Йоджи. Профессиональный, мать его. Человек прижимается бедром к бедру, не давая возможности лягнуть в пах или сделать подсечку, и на малейшую попытку пошевелиться крутит руку еще сильнее, до треска в костях. Наклоняется к самому лицу – он как минимум на полголовы выше и раза в два толще – трется щекой о щеку и шепчет прямо в ухо, обдавая слабым цветочным запахом («Фиалки, - думает Йоджи. – Флорист однажды – флорист навсегда.»):
- Si beau… quel beau, quel joli…*
Шульдих, засранец. Накаркал.
Вот только Шульдих – все-таки не пророк, и в главном он ошибся: «снимут», кажется, самого Йоджи.
Мужчина опускает другую руку и сжимает ему мошонку.
- Бля-а-адь… - с ненавистью и отчаянием выдыхает Йоджи, вскидываясь на цыпочки.
Ему больно, мерзко и почему-то смешно. Ну, просто ситуация такая, из разряда «хоть плачь, хоть смейся», и не плакать же, в самом деле… хватит, наплакался.
В плане его потенциального насильника есть один недочет, которого тот и сам ещё, похоже, не осознал: трахнуть в позе захвата – это умудриться надо. Как ни крути – в буквальном, черт, в буквальном смысле! – а придется подвинуться, прижаться сзади, и вот тогда у Йоджи появится шанс.
Если не помешают спущенные штаны и стена впереди.
Если ублюдок раньше не сломает ему руку и не раздавит яйца.
Если… А что, если…
Теоретически он знает о такой возможности: телепат в состоянии услышать одно сознание среди многих, если будет на него «настроен». Шульдих упоминал об этом, но Йоджи почти не слушал – ни к чему было.
Он очень сомневается, что какие-то «настройки» могли появиться после нескольких месяцев упорного отгораживания и отталкивания - но выхода нет, надо попробовать.
«Шульдих!!!» - мысленно кричит Йоджи. Так громко, как только может.
«Привет, вы позвонили по номеру 666-000. - Шульдих произносит свой придуманный номер по-английски, и в его исполнении это звучит как «секс-секс-секс, оу-оу-оу». – Я сейчас не могу подойти к телефону, потому что занят всякими непотребствами. Оставьте сообщение после звукового сигнала…»
«Эй, мне не до шуток. - Йоджи чувствует огромное облегчение, несмотря на то, что громила продолжает настойчиво тискать его промежность. – Меня тут сейчас выебут нахрен!»
«Сколько их?» - уточняет Шульдих совсем другим тоном.
«Один». – Йоджи запоздало думает, что надо было сказать «трое», потому что сейчас вместо помощи он получит очередное обвинение в слабости и никчемности.
«Иду».
На этом «связь» обрывается.
Дальнейшее происходит так стремительно, что Йоджи едва успевает реагировать.
Дверь распахивается ударом ноги и, срикошетив от стены, снова захлопывается.
Человек за его спиной вскрикивает дважды, первый раз – возмущенно, второй – коротко, сдавленно и болезненно – после чего срывается на хрип и грузно оседает на пол, напоследок рванув Йоджи руку. К счастью, вторая ладонь взлетает кверху еще раньше, чтобы прижаться не то к горлу, не то к груди – Йоджи не оборачивается посмотреть.
На несколько секунд он застывает, ошеломленно глядя на Шульдиха и не соображая даже подтянуть штаны. Все инстинкты орут «Спасайся, кто может!», в то время как ноги напрочь отказываются двинуться с места.
- Ты в порядке? – быстро спрашивает Шульдих. И морок тут же рассеивается.
Йоджи молча кивает, торопливо застегивается и опускается на корточки возле лежащего на полу тела – проверить пульс.
Пульса нет.
- Черт, ты его убил…
Шульдих неожиданно издает смешок и пожимает плечами, с любопытством разглядывая мужчину.
- Гляди-ка… получилось.
Йоджи испытывает легкое головокружение и что-то похожее на дежа вю.
- Что ты с ним сделал?
- А? – Шульдих поднимает глаза. – Ты же сам сказал…
- Блядь, я помню, что я сказал! Что именно ты ему устроил?!
- Да откуда я знаю? – Шульдих снова дергает плечом. – Инфаркт, наверно…
Инфаркт. Это хорошо. Это, мать вашу, очень хорошо.
Удобно.
Йоджи еще раз окидывает взглядом своего несостоявшегося «любовника». Мужчине на вид лет сорок, у него короткая стрижка и широкие плечи с внушительными бицепсами, на одном из которых красуется татуировка в виде скорпиона. Такие люди редко умирают от инфаркта в ночных клубах.
А впрочем, говорят, амфетамины сильно расшатывают сердце.
- Его надо спрятать. Ну что ты стоишь, помогай...
- Зачем? – рассеянно отзывается Шульдих, улыбаясь от уха до уха какой-то странной бессмысленной улыбкой.
Как будто… Да нет, ерунда. Не мог же он напиться за каких-то четверть часа!
- Черт, Шу… что ты принял, пока меня не было?
Йоджи поднимается на ноги, берет Шульдиха за подбородок и, оттянув веко, внимательно разглядывает веселый синий глаз.
Зрачок нормальный. Ну, может, чуть увеличен, но не настолько, чтобы заподозрить влияние синтетических препаратов.
Шульдих пьян адреналином - чистым, неразбавленным, абсолютно легальным.
С чувством выругавшись, Йоджи отпускает его и отворачивается. Надо спешить: тот факт, что в туалет до сих пор никто не зашел, уже превратился из досадного недоразумения в счастливую случайность, а все счастливое - как известно, ненадолго.
- Ты можешь сделать так, чтобы сюда не вошли? – на всякий случай спрашивает он.
Шульдих снова хихикает.
- Йоджи, я вообще-то по мозгам, а не по мочевым пузырям…
- Ну тогда дверь держи, экстрасенс херов! – обрывает Йоджи.
Как раз в этот момент ручка начинает дергаться. Шульдих упирается ногами в пол и налегает спиной на дверь. Снаружи раздается стук. Шульдих со смехом кричит что-то по-французски – это фразу Йоджи не понимает, и ему не до того, чтобы ворошить свой скудный словарный запас.
Громила – вернее, теперь уже труп громилы – ужасно тяжелый. Йоджи затаскивает тело в дальнюю кабинку, кое-как пристраивает на унитаз, закрывает дверь и поворачивает защелку. Потом цепляется за перегородку, подтягивается и перелезает в соседнюю кабинку.
За спиной Шульдиха уже остервенело барабанят кулаками.
- Уходим.
Йоджи хватает его за запястье и дергает в сторону. Дверь распахивается, и внутрь чуть ли не кубарем вваливается толпа – несколько мужчин и даже, кажется, парочка девушек – и, пока компания, путаясь в конечностях, пытается подняться, они с Шульдихом проходят к выходу, не спеша, но и не задерживаясь.
Такси удается поймать на удивление быстро.
Только в машине Йоджи замечает, что ладони саднит, а тонкий шов шелковой рубашки лопнул под мышкой. И еще – что он до сих пор держит Шульдиха за руку.
________________________________________________________
* Si beau… quel beau, quel joli... (фр) - Красивый... какой красавчик...
-
-
29.11.2009 в 13:08Шульдих смеется. Смех звучит неприятно, как-то чересчур резко.
- Сказал, что мой партнер ещё не кончил.
- Придурок.
- Это вместо благодарности? Между прочим, я выиграл тебе целых три минуты – французы так трепетно относятся к любви! А знаешь, что… может, восполним упущение, мм?
Ладонь Шульдиха скользит по обтянутому джинсами бедру Йоджи – от колена вверх - и, добравшись до ширинки, сжимает, несильно, но ощутимо.
- Черт, не сейчас же… - Йоджи пытается отпихнуть его, с досадой понимая, что похож на девицу, которая отбивается от слишком назойливого кавалера.
Но от Шульдиха не так-то легко отбиться. Он убирает руку, но только затем, чтобы, развернувшись, оказаться у Йоджи на коленях. Вцепляется в плечи, сминая рубашку, тянет за волосы, прижимается, трется, кусается.
- Хороший, хороший… красивый… - бормочет он, глотая слова.
- Да, Шу, я понял, в чем корень всех моих бед...
Шутка выходит вялой, вымученной. Мышцы у Йоджи гудят, как всегда бывает от беспокойства или нетерпения, в животе горячо пульсирует, а по спине бегут холодные мурашки. Он давно усвоил, что у рыжего нет тормозов, но сейчас от его разнузданности тянет отчаянием, будто сквозняком из-под двери, так что становится не по себе.
Там, в клубном сортире, Йоджи был взволнован, встревожен, зол – но не испуган, вот ещё, и не такое случалось. А сейчас он боится. И, что хуже всего – даже не знает, чего именно боится. Не Шульдиха – определенно, нет. Чего-то, что стоит за Шульдихом. «Каждый человек – вселенная», вспоминает он вычитанную где-то фразу. Шульдих сейчас – слишком вселенная, и Йоджи чувствует себя астронавтом в открытом космосе, в хрупкой оболочке скафандра, на тонкой «пуповине», которая, того и гляди, оборвется, оставив его один на один с бесконечной черной пустотой.
Он решает не делать резких движений и по возможности соглашаться. Похоже, судьба у него сегодня такая - быть, что называется, использованным.
Хотя «использовать» – это ведь если не по желанию?
А Йоджи желает, еще как желает. Потому что ему тоже нужно. Потому что тошнотворно-сладкий привкус смерти можно перебить только горьковатым запахом Шульдиха. Уж слишком они подходят друг другу, этот вкус и этот запах.
Оставив терминологический спор с самим собой, Йоджи поднимает голову и натыкается на любопытный взгляд таксиста в зеркале заднего вида.
- Следите за дорогой, - твердо говорит он по-японски – просто потому, что не может сейчас подобрать ни одного французского слова.
Но, кажется, и на этот раз его понимают. Таксист поспешно отводит глаза. Йоджи берет Шульдиха за плечи и пытается хоть немного отстранить.
- Шу, погоди… Погоди, сейчас… тихо, тихо, ш-ш-ш… сейчас, говорю же… Вот так…
Чертовы кожаные штаны – стянуть их с него оказывается еще труднее, чем с себя. Кое-как оголив Шульдихову задницу, Йоджи приподнимается и начинает возиться с собственными джинсами. При этом он шипит и восторженно матерится, потому что Шульдих задирает ему майку и, изогнувшись под немыслимым углом, вылизывает соски.
Всё получается быстро, и бешено, и больно – Йоджи и самому больно, а каково Шульдиху, он не хочет даже думать. Тот часто-часто дышит, коротко всхлипывает, протяжно стонет, и поди разбери, больно ему или хорошо.
Бросив взгляд за окно, Йоджи замечает, что они уже выехали на свою улицу. До места, которое сейчас служит им домом, осталась всего пара кварталов.
Он стаскивает рубашку и вытирает липкую лужицу на животе. Шелк ни хрена не впитывает, а только размазывает по коже.
- Застегнись, - тихо говорит он Шульдиху.
Шульдих не реагирует. Совсем. Замер, опустив голову Йоджи на плечо, и непонятно даже, дышит ли он – только время от времени крупно вздрагивает всем телом.
Что-то не так. Что-то очень, очень не так.
Такси подъезжает к дому. Йоджи расплачивается с шофером, стараясь не смотреть ему в лицо, и, даже не пробуя снова возиться с кожаными штанами, вытаскивает Шульдиха из машины. На улице тот как будто немного приходит в себя, во всяком случае, нести его не приходится, ноги он переставляет сам, но так медленно и осторожно, словно идет по тонкому льду. И не отказывается от помощи – а это, пожалуй, самый тревожный признак.
У двери квартиры Йоджи прислоняет его к стене и подпирает плечом, одновременно пытаясь всунуть ключ в замочную скважину. Справившись с замком, он сразу тащит Шульдиха в спальню и сваливает на кровать. Глаза у Шульдиха плотно закрыты, и видно, как под веками часто движутся глазные яблоки, туда-сюда, как маятник или какой-нибудь чертов метроном.
Йоджи стягивает с него ботинки, носки и брюки, а вот топ решает не трогать – снимать его надо через голову, а этого сейчас почему-то совсем не хочется делать.
- Шу… - на всякий случай окликает он.
Никакой реакции. Шульдих продолжает вздрагивать, и глаза у него не замирают ни на секунду. Но в остальном он лежит спокойно, и Йоджи, поколебавшись, решается отлучиться на душ и сигарету.
Первое, что бросается ему в глаза, когда спустя десять минут он возвращается в спальню – неестественно вывернутые кисти раскинутых на постели рук Шульдиха. Это почему-то напоминает модные готические картинки: длинные пальцы и странно изогнутые узкие запястья. В довершение сходства, из уголка рта тонкой струйкой стекает кровь – похоже, прокусил себе то ли язык, то ли щеку.
Шульдих вскрикивает, широко распахивает незрячие глаза, выгибается мостиком, так что кровати касаются только затылок и пятки – а через несколько секунд снова расслабляется и падает. Йоджи сам чуть не вскрикивает от неожиданности. С гулко бьющимся сердцем он наблюдает, как приступ повторяется снова, и снова, и снова… Он торопливо перебирает свои медицинские познания, но опыт многочисленных перевязок и зашиваний сейчас ничем не может помочь – с теми ранами всё было хотя бы понятно, а тут происходит что-то совершенно дикое. На минуту Йоджи приходит в такое смятение, что подумывает набрать 112 - но, черт, что он им скажет? «У меня тут телепат, который недавно совершил убийство (примите во внимание, что у него был долгий перерыв), а потом трахнулся в чужой машине (хотя это-то для него не экстрим), и я не уверен, что именно сорвало его с катушек, но у него припадок, а я даже не знаю, что делать…»
К ручейку крови, бегущему по щеке, добавляется ещё один - с другой стороны.
«Поделом тебе. Не будешь язык распускать».
Почему-то эта дурацкая мысль помогает взять себя в руки. Йоджи бегом возвращается в ванную, хватает зубную щетку, плотно оборачивает первым, что попалось – бумажным полотенцем – и, дождавшись короткого перерыва между конвульсиями, вкладывает Шульдиху в зубы. Потом распутывает прядь волос, зацепившихся за растопыренные пальцы, и усаживается на пол, опустив голову на сложенные на краю кровати руки – следить, не станет ли хуже.
Хотя он по-прежнему понятия не имеет, что будет делать, если и вправду станет. И боится даже думать, в чем может заключаться это «хуже».
Приступ продолжается еще с четверть часа, затем сменяется то ли сном, то ли обмороком. Йоджи тоже успевает подремать, не вставая с пола, и просыпается от очередного вскрика, чтобы сменить истерзанное полотенце, размять сведенные руки и ноги – свои, между прочим, тоже – и придержать Шульдиха за плечи, когда тот упорно стремится упасть с кровати.
Под утро он окончательно успокаивается, но у Йоджи уже нет сил лечь нормально. Оставшиеся до рассвета пару часов он так и проводит на полу, положив под голову сброшенную Шульдихом подушку и зябко поджав босые ноги.
-
-
29.11.2009 в 13:12Йоджи заправляется на кухне третьей по счету утренней сигаретой, когда его негромко окликают. Он тушит сигарету, переливает в кружку недавно сваренный кофе и идет в спальню.
Шульдих сидит на скомканной разворошенной постели, подтянув укрытые пледом колени к груди. Взгляд у него еще слегка затуманенный, но вполне живой, а большой подвижный рот легко складывается в привычную усмешку при виде Йоджи.
- Кофе будешь?
- М-м.
Йоджи протягивает кружку и усаживается рядом. Шульдих делает глоток, морщится, гримасничает.
- Что у меня с языком? – Одновременно с вопросом он пытается предъявить означенный орган для осмотра, так что получается «о у ея яыо», но Йоджи понимает. Он и сам спросил бы о том же.
- По-моему, ты пытался его откусить. Но я не дал тебе этого сделать, хотя наверняка пожалею об этом уже сегодня.
Шульдих нагло ухмыляется, промолчав в знак согласия, и снова отпивает кофе.
- А теперь скажи, что у тебя с головой, - добавляет Йоджи.
Шульдих медленно опускает кружку. Лицо у него спокойное и совершенно непроницаемое.
- Ее я тоже пытался откусить? – с усмешкой говорит он, наконец.
- Хватит! – зло обрывает Йоджи. - Я по горло сыт твоими шуточками и отмазками. Я всю ночь сидел с тобой и имею, черт побери, право знать, что происходит!
- Я не хочу об этом говорить, - твердо заявляет Шульдих, перестав усмехаться.
- Не сомневаюсь. Ты же, мать твою, готов часами болтать о чем угодно, кроме того, что я действительно хотел бы знать. Но у меня было целое утро, чтобы подумать. И кое-что я сообразил. Кроуфорд не отпустил тебя, так? Он тебя списал.
Шульдих на секунду широко распахивает глаза, потом угрожающе прищуривается, злобно кривит губы.
- Если ты думаешь, что я больше ничего не могу…
- Я видел, что ты можешь. И видел отдачу. Не пытайся убедить меня, что это нормально. Если бы это было нормально, тебя бы давно пристрелили, чтоб не мучился. Или, глядишь, сам бы сдох. Хватит юлить – выкладывай.
Они смотрят друг на друга в упор – молча, враждебно. Ох, сколько Йоджи выдержал таких гляделок! Никогда не знаешь, чем это закончится. Набросится Шульдих с кулаками или с поцелуями, не менее жестокими, чем удары. Всякое бывало.
Сегодня и то, и другое маловероятно: уж слишком бледный у него вид, а пальцы, обнимающие кружку, чуть заметно дрожат. Йоджи вспоминает, как безжалостно выкручивало эти пальцы, и какими ледяными они были, когда он пытался их растереть. Во рту почему-то становится горько, а в животе – холодно; это неуютное чувство не дает отвернуться и сказать «забей», и одновременно усиливает желание поступить именно так.
В тот самый момент, когда он почти готов сдаться, Шульдих тихо вздыхает и отводит глаза.
- У меня сорваны щиты, - ровно произносит он, глядя в сторону.
Так, это уже кое-что. Теперь главное - не отступать и не сбавлять темпа.
- Что это значит? – требовательно уточняет Йоджи.
- Это значит, что я не могу полностью закрыться. Я могу приглушить вас всех, а вот заткнуть совсем нахрен – нет. И чем сильнее воздействие, тем сильнее… как ты сказал?.. отдача. Ты когда-нибудь играл в американский футбол, Йоджи? Без шлема и наколенников?
- Я не увлекаюсь спортом, - говорит Йоджи. – А ты, на мой взгляд, чересчур зациклен на всем американском. Зачем ты убил его? Если ты знал, чем это обернется для тебя, нахрена было убивать?! Ты мог просто врезать ему – он вообще походу обдолбанный был! Ты мог его отвлечь, и вдвоем мы бы справились!
- Йоджи, я не думал, ясно?! – Шульдих раздраженно встряхивает головой, откидывая лезущие в кружку волосы. - Я влетаю – этот шкаф тебя защупывает! Я… вспылил.
Йоджи встает, чтобы поискать резинку, а заодно собраться с мыслями. Что ж, звучит понятно. Пожалуй, в такой ситуации он бы тоже… вспылил.
- Это надолго? – уже спокойней спрашивает он. – В смысле… со щитами?
- Не знаю. Никто не знает. В Розенкройц, возможно, могли бы выяснить ответ на этот вопрос. Но у меня нет ни малейшего желания становиться подопытным кроликом Розенкройц.
- Я понял. Тебе Кроуфорд посоветовал обзавестись компанией? – Так ничего и не найдя - в этом бардаке черт ногу сломит! - Йоджи встает у Шульдиха за спиной и начинает сплетать волосы в рыхлую косу.
- Да, - нехотя признается тот. – Сказал, что мне может понадобиться… помощь.
«Сиделка?» - мысленно уточняет Йоджи. Он не произносит этого вслух, но все-таки не может удержаться от подколки:
- А ты, оказывается, послушный мальчик, Шу.
Шульдих презрительно хмыкает - на удивление сдержанный ответ.
- И закрываться ты меня не из человеколюбия научил, так? А потому, что тебе хотелось тишины, хотя бы дома.
- Это что-то меняет? – настороженно спрашивает Шульдих.
- Нет. – Йоджи снова садится на кровать и обдумывает вопрос ещё раз. - Не знаю… Наверно, это даже лучше. Мне как-то спокойней, когда я тебя понимаю.
- Мечтай, - фыркает Шульдих. – Допрос окончен, Кудо-сан? Или я еще должен отчитаться, где был в ночь с седьмого на десятое февраля?
- Нет. Но меня правда интересует кое-что ещё. Вчерашний секс тоже был не просто так?
Шульдих пристально рассматривает кружку, делает долгий глоток и снова морщится.
- Ну разумеется, - медленно говорит он. – Шульдих, расчетливая сволочь, ничего не делает просто так.
- Я не в этом смысле, - с досадой возражает Йоджи. Он действительно не совсем это имел в виду, хотя… и не то чтобы совсем не это.
- Ладно, проехали. Не то чтобы ты сильно ошибался… Секс, Йоджи, - как и любое достаточно сильное чувственное переживание - может стать отвлекающим фактором. Проще говоря, помочь удержать мозги на месте. Боль тоже может помочь, но я всё-таки предпочитаю секс. Хотя, как видишь, этот способ не всегда срабатывает.
- Ну, извини…
- Ты-то при чем… Кстати, а кто был сверху? – с внезапным интересом спрашивает Шульдих. И тут же, слегка поерзав, добавляет: - Жопой чую, что не я.
- То есть ты вообще не помнишь?
Рыжий беспечно пожимает плечами:
- Я помню главное: было по кайфу. Кого волнуют подробности?
- Таксиста, возможно, - вяло усмехается Йоджи.
- Да ладно, не парься. Он ещё и не такое видел – это же Париж! А хочешь… - держа кружку на отлете, Шульдих подается вперед, так что они почти сталкиваются лицом к лицу. - Хочешь, уберем свидетеля? Вместе. Хочешь?
Йоджи едва не отшатывается, охваченный внезапным приступом отвращения. А может, и не отвращения вовсе, а… страха?
Он не хотел этого убийства. Правда. И не испытал ни удовольствия, на злорадства, когда всё случилось. Но… не испытал и шока. Думал только о том, чтобы замести следы. Действовал хладнокровно и уверенно.
Привычно.
А что, если сказанное тогда Айе «я – Вайсс» вовсе не было, как он считал, сознательным выбором? Что, если у него давно уже нет никакого выбора? Что, если это и есть его путь? Его истинный, единственно возможный путь, а потому любые попытки побега заранее обречены на провал?
Нет. Нет. Он сумеет удержаться. Должен удержаться, иначе…
Иначе и ему корчиться в судорогах – не ночь, а до конца дней своих, сколько их там ещё осталось.
- Не смей этого делать, - твердо говорит Йоджи. Хватает Шульдиха за плечо, не давая отстраниться, и настойчиво заглядывает в глаза. - Понял? Никогда. Больше. Не смей.
- Оке-е-ей, - легко соглашается тот. – Мне только интересно, ты за меня волнуешься или за них? Или… за себя?
Злость перехватывает горло, как удавка, и Йоджи с трудом удерживается, чтобы не врезать ему.
- Сука… читаешь меня?
- Я этого не могу сейчас, Йоджи, - просто говорит Шульдих. – И ещё пару дней не смогу, так что расслабься.
Йоджи отпускает так же внезапно, как накатило. Он вспоминает, что вообще-то Шульдих вчера спас его от изнасилования. Конечно, он и сам скорее сдох бы, чем допустил такое, но кто знает, как далеко всё могло зайти? Подумать тошно, что кто-то мог попытаться трахнуть его!
На этом этапе своей жизни Йоджи абсолютно моногамен.
- Извини, - повторяет он, на этот раз искренне. – И… спасибо.
- Я бы сказал «отработаешь», - задумчиво отвечает Шульдих. – Но ты походу уже отработал, так что… ну, типа и тебе.
- Кофе пей, - напоминает Йоджи. – Потом решим, кто кому за что отработает.
Шульдих усмехается и послушно подносит кружку ко рту.
-
-
29.11.2009 в 13:15- Ты не мог бы заткнуться, пожалуйста?
Йоджи, в одних пижамных штанах, стоит в дверях кухни, скрестив руки на груди. Шульдих сидит за столом, поджав под себя ноги, и увлеченно разгадывает кроссворд. На французском. Рядом с газетой – кружка из-под кофе и плеер. В ушах у Шульдиха – крошечные наушники, дужка которых висит под подбородком. Шульдих поет.
Честно говоря, голос у него неплохой – во всяком случае, Йоджи нравится, как этот голос произносит «раздевайся». Или «повернись». Или…
Более того – слух у Шульдиха тоже имеется. Но человек, подпевающий плееру, в любом случае выглядит по-идиотски. И, прежде всего, очень мешает спать.
- Ты что-то сказал?
Он поднимает голову от газеты и, улыбаясь, стаскивает наушники. Плеер включен на полную громкость, и доносящийся оттуда женский голос царапает нервы, как скрип ногтя по стеклу.
«Y'en a qui s'font bonne soeur, avocat, pharmacienne. Y'en a qui ont tout dit quand elles ont dit je t'aime», - поет женщина. Йоджи не понимает, о чем эта песня, но она его бесит, бесит, бесит.
Шульдих выглядит очень по-домашнему в футболке, затертых джинсах, босиком. Нет, даже не из-за этого. Он выглядит по-домашнему, потому что он – дома. Он везде будет как дома, космополит хренов. Везде устроится – с его-то талантами. Шульдих любит ловить от жизни кайф, и у него это отлично получается.
А у Йоджи не получается. Йоджи измучен бездельем и ностальгией. Он ненавидит эту страну. Его тошнит от запахов этого города, как беременную женщину, ему обрыдла здешняя еда и каждую ночь снится океан.
- Я хочу спать, - говорит он.
Шульдих пожимает плечами.
- Спи.
- Мне не подходит твоя колыбельная.
- При чем тут я? – безразлично замечает Шульдих, снова склонившись над кроссвордом. – Днем меньше спать надо.
- Может, подскажешь, чем мне заняться днем? – очень спокойно спрашивает Йоджи. Шульдих не замечает этого нехорошего спокойствия. А может, ему просто плевать. - Раз уж работать ты мне не разрешаешь.
- Во-первых, то, что ты себе находишь – это не работа, а галерное рабство за гроши. А во-вторых, - Шульдих бросает на Йоджи быстрый взгляд из-под рыжей челки, потом снова пожимает плечами и вписывает в клеточки какое-то слово, - я ведь тебе не командир, Кудо. Как я могу тебе что-то не разрешить? Может, ты просто слишком привык подчиняться?
Йоджи понимает, что ублюдок откровенно издевается.
Он подходит ближе, протягивает руку и давит на кнопку «стоп».
Шульдих, не глядя, нажимает «пуск».
Стоп.
Пуск.
Шульдих поднимает голову и широко ухмыляется. И это становится для Йоджи последней каплей.
Он берет в ладонь плеер вместе с наушниками и, размахнувшись, швыряет в стену над мойкой, туда, где кафель.
Хороший бросок. Осколки пластика вместе с изуродованным корпусом приземляются прямо в раковину.
Шульдих мгновенно вскакивает на ноги, и теперь он уже не улыбается. Выражение его лица напоминает о многом, что хочется забыть. Совсем.
Но сейчас Йоджи не прочь кое-что вспомнить.
Он стискивает кулаки и принимает боевую стойку. Ну, давай. Давай, подойди, тварь. Сейчас увидишь, как я привык подчиняться. Выясним, наконец, кто у нас сверху.
Шульдих подходит… и проходит мимо, прочь из кухни, по пути отерев Йоджи плечом, как какой-нибудь шкаф. Слышно, как он обувается в прихожей. Потом хлопает дверь, и наступает тишина.
Йоджи выключает свет на кухне и возвращается в постель. Долго ворочается, безуспешно пытаясь уснуть. Потом садится, подоткнув под спину подушку, и включает телевизор. Рассеянно глядя на экран, где идет какое-то совершенно непонятное ему ток-шоу, Йоджи думает о том, куда пошел Шульдих. Куда можно пойти ночью в городе, где у тебя даже знакомых нет? В какое-нибудь увеселительное заведение? Не в таком виде и не с той мелочью, что обычно бренчит у него в кармане плаща.
Йоджи даже встает и роется на полках шкафа, чтобы убедиться, что бумажник Шульдиха действительно остался дома. И, если уж на то пошло, пистолет тоже.
Твою мать.
«Да что с ним может случиться? Это же Шульдих», - говорит он себе.
Но страх потери уже въелся в него, как ржавчина. Йоджи слишком хорошо знает, что, выйдя из дома на час, можно не вернуться никогда.
«Вот именно, Шульдих, - возражает он себе же. – Самоуверенный и беспечный до умопомрачения. Один. Без оружия».
А если вспомнить, что самые дикие и нелепые происшествия случаются как раз с теми, кому, казалось, сам черт не брат…
Ток-шоу сменяется сериалом, после которого начинается какой-то художественный фильм. Йоджи окончательно проигрывает борьбу с самолюбием и, нашарив на тумбочке телефон, нажимает кнопку быстрого набора.
И слышит бодрые маршевые аккорды откуда-то из кухни.
Вот же сволочь.
Еще через полчаса раздаются шаги за дверью, и звонкое кликанье ключа в замке оповещает о возвращении Шульдиха.
Йоджи не поворачивает головы. Он смотрит фильм – неплохой, кстати, фильм - и даже, как только что выяснилось, на английском. Шульдих плюхается рядом на кровать и протягивает ему банку пива.
- На, попробуй. Хорошее пиво. Совсем неподалеку, а мы и не знали. Надо как-нибудь вдвоем сходить – то, что подают на месте, ещё вкуснее. Вполне приличная забегаловка. И тетки тоже ничего.
- Тетки, значит? – ехидно уточняет Йоджи, вскрывая банку. - Стало быть, теперь по теткам?
- Они, между прочим, не возражали против моего пения. Ладно, не дуйся. Ты всё равно лучше.
Йоджи фыркает и делает глоток. И правда, вкусное.
- А чего не спишь-то? – спрашивает Шульдих. - Я вроде не мешал…
- Я не мог уснуть без тебя, - говорит Йоджи. Он устал, и ему влом отшучиваться. И, в конце концов, он просто рад, что придурок не валяется сейчас где-нибудь в грязном переулке, а сидит рядом, бедром к бедру, теплый под своими изношенными до мягкости джинсами.
- Буку боялся? – сочувственно интересуется Шульдих. – Ну, так бы сразу и сказал. Я бы к тебе в постель пришел петь. Хочешь, сейчас спою? Et y’en a qui en peuvent plus…
de jouer les sex-symbols…
- Заткнись, - говорит Йоджи. – Дай досмотреть.
На экране чудак-иностранец, катастрофически не признающий препятствий, находит, наконец, дверь, ведущую к морю - и ничего, что путь лежит через оживленную улицу.
- Щас рванет напрямик по машинам, - говорит Шульдих.
- Сколько раз я просил не рассказывать мне фильм, который я смотрю!
- Ой, да ладно. Типа так не догадаться. Он же идиот полнейший. Совсем как ты.
Йоджи отставляет пиво, выхватывает из-за спины подушку и с наслаждением лупит по рыжей голове. Шульдих закрывается руками и оглушительно ржет. Йоджи отшвыривает подушку, перехватывает его за запястья и наклоняется поцеловать этот большой смеющийся рот. Пульт с грохотом падает на пол, и, кажется, из него вылетают батарейки.
Телевизор работает еще долго.
10 августа, воскресенье
За последние 4 дня в Париже от жары умерло 50 человек. В других европейских странах от перегрева погибло еще 40 человек. Температура воздуха во французской столице 35ºC (95F) днем, а ночью 25.5ºC (77.9F).
Положение усугубляется повсеместными лесными пожарами и тем, что для нормальной работы систем кондиционирования воздуха не хватает электроэнергии.
Папа Римский призвал верующих молиться о дожде, чтобы остановить ночные пожары.
Жара стоит уже неделю. Если верить новостям, за это время случаи инфарктов, гипертонических кризов и психических расстройств участились в несколько раз.
Окна открыты настежь, но это не помогает – на улице ни ветерка, только душное марево, воняющее выхлопными газами и расплавленным асфальтом.
О еде противно даже думать. Думать вообще противно. Они идут в супермаркет и запасаются пивом, а еще покупают десять больших упаковок ледяных шариков для коктейля – шариков, а не кубиков, это важно, говорит Шульдих. Йоджи без разницы, какой формы лед бросать в стакан, и он не спорит.
Поначалу они действительно бросают его в пиво, но пиво пьется быстро, и лед не успевает растаять. Шульдих зажимает шарик в зубах и, склонившись над Йоджи, проводит им по животу, прямо под краем короткого топа. Йоджи взвизгивает и выплескивает в него остатки из своего стакана. Шульдих с треском разрывает новую упаковку и высыпает ему на голову.
После этого начинается вакханалия. Они скачут по комнате, швыряются льдом друг в друга, набивают за шиворот, в штаны, сдирая промокшую одежду, запихивают в рот, в задницу – всюду, куда только можно. Это почти драка.
- Почти секс, - отплевываясь, замечает Шульдих.
- Это извращение. - Йоджи прижимает его к дивану, завернув руку за спину, и проталкивает обжигающе-холодный шарик между ягодиц. Шульдих кричит, хохочет и лягается, делая вид, что метит по яйцам.
- Одно другому не мешает, - заявляет он. – Чем гаже – тем слаще… тебе ли не знать, а, Йоджи?
Йоджи отпускает его, собирает лед и пригоршнями выбрасывает в окно – но Шульдих уже слетел с тормозов, и ему не остановиться. Как будто всего этого льда в желудке и кишечнике Йоджи ему мало, теперь надо добавить в уши, в сердце, в мозг… Слова сталкиваются друг с другом, клацают, как льдинки, и от них начинает покалывать в висках, словно от холода. Йоджи переодевается и, громко хлопнув дверью, уходит бродить по улицам.
Когда он возвращается, Шульдих лежит на полу, завернувшись в одеяло, и тяжело дышит приоткрытым ртом. Йоджи не без некоторого злорадства понимает, что телепата настиг очередной приступ мигрени.
Он варит крепкий кофе, добавляет несколько ложек сахара, выжимает туда же пол-лимона и несет Шульдиху. Тот морщится, но выпивает. Потом сгибается пополам, и его рвет – этим же кофе, пивом, желчью. Выворачивает так мучительно, что, когда он поднимает голову, по щекам бегут слезы – словно Шульдих, как мальчик из сказки, пытается выплакать свой кусочек льда.
Йоджи вытирает ему лицо, меняет испачканное одеяло, кладет на лоб мокрое полотенце.
Начинается гроза. Дождь хлещет прямо в комнату, но Йоджи не закрывает окон – Шульдиху нужен воздух.
- Я сдохну, - шепчет тот, стуча зубами. – Рано или поздно это должно случиться. Пусть сегодня, я не против.
- Я против, - Йоджи ложится рядом и обнимает его одной рукой. – Терпи, скоро полегчает. Скоро нам будет, чем дышать.
-
-
29.11.2009 в 13:23Шульдих застегивает пуговицы на блейзере из ярко-синего вельвета. Потом расстегивает. Потом снова застегивает три средних, поправляет воротник и удовлетворенно кивает сам себе, глядя в зеркало.
- Йоджи, итальянские туфли где?
- Нубуковые? – отзывается Йоджи из кухни. – В прихожей, в шкафу. Ты в них не влезешь.
- Это кто говорит – Дюймовочка? – саркастически замечает Шульдих. – Тебе-то моя рубашка отлично подошла.
Он выходит в прихожую, нашаривает в шкафу туфли, примеряет. Потом снимает левый, недоуменно хмурясь, засовывает в него руку и извлекает на свет божий мятый картонный прямоугольник.
- Что за…
На бледно-сиреневом фоне темно-синими буквами отпечатаны три строчки: «Доминик Лелуш, хореограф. Телефон…»
- Кудо, чья это визитка?
Йоджи, в одних трусах и с ложкой во рту, появляется из кухни.
- Ты меня год теперь будешь гнобить своей ру… Черт, а я думал, что потерял!
Радостно ахнув, он выхватывает у Шульдиха из пальцев визитку.
- Откуда это? – очень небрежно интересуется тот.
- Ну, помнишь, мы на той неделе в клубе были? Я там с ней познакомился. Пока ты ходил за выпивкой.
Шульдих выжидательно молчит, скрестив руки на груди.
- Ей понравилось, как я танцую, - не без гордости сообщает Йоджи. – Сказала, что у меня изумительная пластика и потрясающее чувство ритма.
- Охуеть, - тихо замечает Шульдих. – И все это пока я ходил за выпивкой?
- Доминик предложила мне работу. В своей танцевальной группе.
Шульдих иронически приподнимает бровь.
- Танцевать?
- Да, - твердо отвечает Йоджи. – И на этот раз я не откажусь. Я не согласился в ту же минуту только потому, что хотел слегка набить себе цену. А когда решил, что потерял визитку…
- А на каком языке ты ее общал? – перебивает Шульдих.
Йоджи раздраженно хмурится.
- На английском. Я говорю по-английски, если ты забыл. А еще позволь тебе напомнить, что я и французский учу, причем небезуспешно. Софи меня хвалит.
- Софи – это кто? – без выражения уточняет Шульдих.
- Преподаватель.
- Твой преподаватель – женщина? Ты мне не говорил.
- Ты не спрашивал. Это что-то меняет?
- Нет.
- Тогда какого хрена?
Йоджи смотрит в упор, упрямо и настороженно. Шульдих решительно сдвигает брови и открывает рот, потом вдруг принюхивается.
- Кудо, у нас что-то горит?
- Твою мать!!!
Йоджи бросается на кухню. Шульдих входит следом, брезгливо сморщив нос.
- Что это?
- Каша, - коротко поясняет Йоджи, яростно мешая ложкой в кастрюле.
- Каша?! Я не буду есть кашу. Где нормальная еда?
Йоджи отставляет кастрюлю и оборачивается.
- Шу. На нормальную еду нужны нормальные деньги. Нам ведь еще за квартиру платить. Вот поэтому я сегодня же позвоню Доминик и скажу, что согласен. А пока будешь есть кашу.
Шульдих возмущенно фыркает и плюхается на стул. Йоджи перекладывает кашу в тарелки и со стуком опускает их на столешницу.
- Блядь, да что такое вообще? В кои-то веки решил что-то приготовить. Даже не испортил почти. В следующий раз сам готовь, я посмотрю, что у тебя получится…
- Ладно, ладно, ладно! – Шульдих хватает ложку и осторожно погружает в тарелку. - Сто лет не ел этой гадости. Кстати, кто тебя научил варить кашу?
- Катрин. Наша соседка сверху. Она студентка. И нет, я не пытался ее склеить. Она вообще с бойфрендом живет, если хочешь знать.
- Вот облом, - язвит Шульдих. - А Софи?
- Софи замужем, и ей сорок восемь лет, - ухмыляется Йоджи.
- А эта… как там ее… Доминик?
- Ты что, забыл, в какие клубы мы, по твоей милости, ходим? Доминик – лесбиянка. И она была там со своей девушкой. И хватит, черт побери, меня допрашивать!
- Я не допрашивал, - с нажимом поправляет Шульдих. – Я полюбопытствовал.
- Твое любопытство всегда для кого-нибудь чревато. Слушай, ешь уже, а? Пойду визитку уберу, пока опять не потерял.
Йоджи выходит. Шульдих с минуту гипнотизирует кашу взглядом, как будто надеясь превратить ее во что-нибудь поаппетитней.
- Чертовы бабы, - наконец, резюмирует он себе под нос. Потом обреченно вздыхает и принимается за еду.
Эпилог
(Йоджи)
Я просыпаюсь от пронзительного верещания будильника в прихожей. Да, мы оставляем будильники как можно дальше от кровати. Те из них, что случайно оказываются в пределах досягаемости, долго не живут.
Утро – самая тяжелая часть суток. По утрам Кену приходилось минут пятнадцать пинать мою дверь. Или стаскивать одеяло и трясти меня – когда мы жили в трейлере.
А вот почтовый служащий Ито Рё просыпался сам. И ни разу не опоздал на работу.
Можно позволить себе наплевать на будильник, когда точно знаешь, что тебя разбудят.
Поэтому сейчас Шульдих дрыхнет без задних ног, а я плетусь разыскивать свое электронное проклятие в прихожей. И по пути просыпаюсь.
Оборвав очередную душераздирающую трель, возвращаюсь к кровати.
- Подъем!
- М-м-м… отъебись.
Мир, встречай Шульдиха.
- Тебе тоже с добрым утром.
Снова залезаю в постель, прижимаюсь к нему сзади, поглаживаю твердый живот и горячую задницу. Горячую – во всех смыслах.
Встрепанная рыжая голова отрывается от подушки.
- Который час?
- Семь.
- Я же сказал тебе перевести будильник на полседьмого!
- Нет, не сказал. Наверно, ты только подумал. Наверно, ты забыл, кто из нас телепат.
Он неразборчиво матерится по-немецки и по-японски, и «merde», кажется, тоже проскакивает. Языки он усваивает на лету. Мне бы так. Мой запас французского пока ограничен десятком слов, половина из них – ругательные.
Ладно, я немного преувеличиваю. Вернее, преуменьшаю. Черт, неважно. Все равно мне в этом смысле до него далеко.
Шульдих переворачивается на спину, зевает, потягивается, с явным удовольствием отзывается на мои прикосновения. Потом резко садится на кровати.
- Йоджи. Некогда.
- Знаю, знаю.
Он скрывается в ванной, и я тут же начинаю жалеть, что не сходил раньше. Теперь он ни за что меня не впустит. Потому что если впустит, я влезу к нему под душ, и тогда он точно опоздает. А опаздывать нельзя.
Через двадцать минут, когда мой мочевой пузырь уже готов лопнуть, он появляется из ванной, свежий и мокрый, в намотанном на бедра полотенце. Полотенце – это не дань приличию, это знак «Кудо, не сейчас».
Но сейчас мне и самому не до этого.
Когда я возвращаюсь в спальню, Шульдих стоит возле шкафа спиной ко мне – незастегнутые джинсы сползли на бедра - и задумчиво перебирает вешалки. Его и мои вещи висят вперемешку, кто первым добрался до шкафа – у того выбор больше. Обычно я уступаю: Шульдих обожает наряжаться, и кое-какие шмотки, привезенные мной из Японии, слегка компенсируют ему сузившиеся в этом плане возможности.
- Надень ту черную, - подсказываю я. – С погончиками.
- С какой стати? – удивленно спрашивает он, обернувшись.
Эту рубашку мы купили взамен его бирюзовой, которую я испортил. Он тогда долго дулся, а потом сказал, что, вообще-то, давно пора прибарахлиться, и мы пошли по магазинам. Ради смеха забрели в «Галери Лафайет». Напримерялись до одури. Ему всё шло. Есть люди, которым идет всё - и канареечно-желтая бандана, и свитер расцветки «пожар в джунглях»…
Потом мы целовались в примерочной, и его растрепанные волосы все время лезли в рот, а прохладный лен рубашки шуршал под ладонями.
Немного погодя мы примерили ее на меня, и Шульдиху тоже понравилось. Это был хороший день.
Не все дни у нас бывают хорошими.
Очевидно, услышав эту мысль, он касается пальцем разбитой губы. У меня, между прочим, челюсть тоже еще болит. И зуб ноет. Потому что кто-то слишком долго держал пакет со льдом у моей щеки. Пока я зализывал ему губу.
- Злишься еще? – небрежно интересуется он.
- Нет, - говорю я.
Я правда не злюсь. Злиться на него – себе дороже, это я уже усвоил.
Было время, когда я не считал зазорным жить за счет женщин. Красивых женщин, прошу заметить. Все, как одна – старше восемнадцати. Но быть комнатной собачкой Шульдиха – немного… чересчур.
- Нет, я не злюсь. Но всё равно это было неубедительно.
- По-твоему, это было убедительно?
Он скашивает глаза и выпячивает губу, вероятно, пытаясь оценить размер ущерба. Мне смешно.
Мне хочется его поцеловать.
- Валяй, - говорит он. – Это мордобой у нас - с разовой оплатой, а на поцелуи у тебя абонемент, так что ни в чем себе не отказывай.
Ну вот, я опять забыл закрыться.
-
-
29.11.2009 в 13:32Хотя он ведь тоже не нарочно.
- После завтрака, - говорю я. – Прием едких сильнодействующих препаратов на голодный желудок наносит непоправимый вред здоровью. Черную, хорошо? Она счастливая.
Шульдих скептически хмыкает.
- Тогда почему я? Вроде тебе сегодня нужна удача?
- Это всё равно. Надень и думай обо мне, тогда нам повезет обоим.
- Делать мне больше нечего, весь день держать в голове твой светлый образ, - ворчит он, однако послушно достает из шкафа ту самую, черную с погончиками. Она обошлась нам в чертову кучу денег, так что потом две недели пришлось жить на бутербродах.
Я беру расческу и подхожу причесать его. Если позволить Шульдиху причесываться самому, через месяц он останется лысым. Ну ладно, может, и не останется, как-то ведь его шевелюра продержалась до сих пор. Мне просто больно смотреть, как он дерет свои несчастные космы, морщась и шепотом чертыхаясь.
У него удивительные волосы – как живой огонь. Даже ладоням жарко. И вообще в жар кидает. И, наверно, не только от его волос.
- Кудо, трусы надень, - роняет он через плечо. – И хватит о джинсы обтираться – там заклепки, между прочим. Мне бы не хотелось… ранить твое достоинство.
- Правда? Спасибо, что сказал – мне бы и в голову не пришло, что ты так трепетно относишься к моему… достоинству.
Он выворачивается из-под моих рук и скрывается на кухне. Я начинаю одеваться.
- Кофе будешь? – кричит он.
- Да! – кричу я в ответ. И на этот раз старательно закрываюсь. Не хочу, чтобы он знал, как много это значит – то, что он предложил мне кофе.
Еще пару месяцев назад я не мог на это рассчитывать. Квинтэссенция эгоизма – вот кем он был тогда. Кофе на одного. Одеяло – на себя. Сигареты в супермаркете – только своей марки. Он так привык. Это была его стратегия выживания – думать только о себе. Потому что больше никто не подумает.
Теперь его понемногу начало отпускать. Как будто он, наконец, понял, что я готов разделить заботу о его благополучии, так что можно позволить себе позаботиться о моем.
Я тоже натягиваю джинсы и иду на запах кофе. Не тот запах, неправильный. Шульдих совершенно не умеет варить кофе. Но ему все равно, потому что пить его он тоже не умеет. Ему главное, чтобы было чем запить бутерброд. В условиях безденежья и спешки он может удовольствоваться водой из-под крана. Серьезно, я сам видел.
Я мажу хлеб маслом и добавляю в кружку сахар. С сахаром это можно выдержать.
Ладно, сам виноват. Нечего было ждать, пока он этим займется.
Шульдих задумчиво кусает ломтик сыра, глядя в стену где-то в районе моего левого уха.
- Машину бы нам, - наконец, изрекает он. – Или хотя бы мотоцикл.
- Машина – это хорошо, - мечтательно соглашаюсь я. – Кто-то здесь ещё возражает, чтобы я работал?
- Иди нахрен, - бурчит он. – Делай, как знаешь. Только я всё равно считаю, что, выучив язык, ты мог бы претендовать на что-то более серьезное.
- Вот в процессе и выучу, - говорю я. – А потом обязательно буду претендовать. Вам не придется краснеть за меня, месье продавец.
- Менеждер, - с достоинством поправляет он. – Если хочешь знать, при мне продажи выросли почти вдвое.
Иногда это просто смешно, насколько его завораживают слова. Зная, как часто люди лгут словами, он заранее не доверяет ни одному из них, но обожает играть, как ребенок цветными стеклышками, выбирая те, что ярче блестят. Он искренне верит, что «менеджер» звучит лучше, чем «продавец», а когда я говорю, что ничуть не сомневаюсь в его способностях – смеется и называет меня наглым брехлом.
- Ещё бы. Месье просто поразительно умеет угадывать желания покупателей! – поддразниваю я. – Но именно поэтому, Шу, тебя никогда не повысят – уж слишком ты хорош на своем месте.
- Посмотрим. Знаешь, есть такая штука – теория некомпетентности. Каждого работника повышают ровно до тех пор, пока он не исчерпает способность справляться с занимаемой должностью. Вот почему в мире всё идет через жопу.
- Забавная теория.
- А то. Всё, я пошёл. - Он догрызает свой сыр, одним глотком приканчивает кофе и идет одеваться.
Пальто у него длинное, темно-серое. Его пламенные волосы просто шикарно смотрятся на сером, но он тут же прячет их под воротник, а сверху ещё прикрывает черной косынкой. Шульдих терпеть не может, когда на него глазеют на улицах. Тем, кто видел его в Токио, было бы сложно поверить, но я знаю, что это правда. Я бы на его месте тоже так одевался – просто из вредности.
Он говорит, что был счастлив наконец-то свалить из Японии.
Я ему почти верю.
Выхожу в прихожую следом за ним. Шульдих оглядывается:
- Йоджи… без глупостей.
- Ой, кто бы говорил!
- И с соседкой завязывай трепаться. Она тебя хочет. Причем не абстрактно, а уже стратегию обдумывает.
Соседка, стильная блондинка лет за тридцать, иногда выходит на балкон покурить одновременно со мной. Трепом то, что между нами происходит, назвать трудно – она почти не знает английского, а я на французском, как уже сказал, могу разве что прилично послать – это скорее обмен улыбками и жестами. Я и не знал, что думаю о ней... однако, выходит, думаю, раз эта телепатическая зараза что-то уловила. Но дамочка и вправду хороша.
- А тебе что, жалко? – полушутя интересуюсь я.
- Нет, мне не жалко, - медленно говорит Шульдих. – Просто если ты ее придушишь, у нас будут проблемы.
- Заткнись! – мгновенно ощетиниваюсь я.
С минуту Шульдих внимательно смотрит на меня. Потом протягивает руку и бесцеремонно стучит указательным пальцем по моему лбу.
- Йоджи. У тебя здесь все нормально. Ты правда считаешь, что это я тебя контролирую? Это ты себя контролируешь. Давно уже.
Я чувствую себя так, словно мне врезали под дых.
- Сука… Нормально, да? Мед не горчит?
- Не-а. Нисколько. – Он широко ухмыляется, опускает руку и, внезапно посерьезнев, добавляет: - Но если вздумаешь проверять, я тебя сам придушу.
Да-да, что-то в этом роде я уже слышал…
- Иди к черту. С какой стати ты опять задергался?
- Вот ещё, дергаться из-за тебя. Просто не люблю, когда… – Так и не договорив, он начинает обуваться.
Надо же, какой прогресс! Не сомневаюсь, что на языке у него было что-то убийственное, но, как ни удивительно, на этот раз он сумел сдержаться.
Это надо поощрить.
- Ладно, Шу, - примирительно говорю я. – Не собираюсь я ничего проверять.
– И прекрати ты называть меня «Шу», - сварливо замечает он. - Я же не называю тебя «Йо».
- Видишь ли… Шу… - Я ловко уворачиваюсь от ботинка. Я вообще очень ловкий, а совместное проживание с Шульдихом только развивает этот навык. - У меня, в отличие от некоторых, нормальное имя есть…
Он приносит из кухни улетевший ботинок, обувается, присаживается завязать шнурки и, не поднимая головы, говорит так буднично, словно и не выдает Великую Тайну Шварц номер один:
- Макс.
- Что?
- Хрен в пальто. Меня зовут Макс, - и, подумав, добавляет: - Фейгин.
Я на минуту застываю с раскрытым ртом. То, что он мне это сказал – безусловно, важно. Наверно. Я потом обдумаю. Потому что сейчас меня внезапно поражает совсем другая мысль. Конечно, по мне, так все европейские имена – на один лад, однако память у меня на них цепкая, и Диккенса я, между прочим, читал…
- Ма… Шульдих… ты что – еврей?
Он поднимает голову и окидывает меня предупреждающим взглядом, но потом не выдерживает и усмехается в ответ на мою потрясенную улыбку.
- Теперь понимаешь, как глупо было обзывать меня нацистом? Ты бы ещё Кроуфорда обвинил в бомбардировке Хиросимы.
Мы оба хохочем.
- Так все-таки Фейгин? – говорю я. – Не Ратценбергер?
- По документам – Ратценбергер. - Он встает и, ухватив меня за ворот футболки, дергает к себе. - Так как насчет поцелуя после завтрака, м?
Шульдих… Макс тянется поцеловать меня – да-да, это оральное изнасилование с отягчающими обстоятельствами он называет поцелуем! – но я нетерпеливо кручу головой, потому что у меня вдруг возникает один очень интересный вопрос.
- Погоди-ка. Значит, ты… А почему тогда…
- А про обрезание, Йоджи, я тебе вечером все объясню, - торопливо перебивает он. Потом отрывается от меня и, коротко взмахнув рукой, скрывается за дверью.
Я выхожу на балкон, закуриваю. Через два часа у меня курсы французского, а вечером – собеседование. Если я получу работу – а я почти не сомневаюсь, что получу – курсы придется бросить. Ну что ж, говорят, в живом общении язык усваивается быстрее.
Но сегодня надо всё-таки сделать задание. Возвращаюсь в комнату и усаживаюсь за текст. Софи настаивает, чтобы мы пытались читать по-французски. Итак, что у нас тут?
«Non, mais sérieusement, repris-je avec entrain, comme si cette brillante idée venait de me…» Черт, не-е-ет, это только со словарем!
«Non, mais sérieusement, repris-je avec entrain…» Entrain - увлеченный… «...comme si cette brillante idée venait de me traverser la tête…» «Нет, правда, повторила я с увлечением, как будто эта блестящая мысль только что пришла мне в голову…» «...que feriez-vous si je vous aimais pour de bon?» «...что бы вы сделали, если бы я полюбила вас всерьез?»
«Je te dirais: "Dominique, euh... Dominique, pardonne-moi".» «Я бы сказал тебе: "Доминика… Послушай, Доминика, прости меня"».
Хм, а может, не так всё и сложно, на самом деле…
Я откладываю текст и иду на кухню. Мне не сидится на месте – немного волнуюсь, если честно…
Беру со стола яблоко, надкусываю и вдруг вспоминаю то, которое Шульдих принес мне в больницу чуть больше года назад. Забавно – похоже, то яблоко оказалось счастливым.
Хотя я очень сомневаюсь, что он тогда и впрямь желал мне счастья.
Если сегодня я всё-таки получу работу, надо будет ему тоже что-нибудь подарить.
Конец первой части
-
-
29.11.2009 в 14:52Поздравления отдельно) но это одна из самых непохожих на "мой первый фик" вещей, какие я видела)))
Спасибо. Ты не только здорово их написала. Ты сделала так, что из "возможной комбинации" Шульдих/Ёдзи превратились в абсолютно живую и абсолютно убедительную пару. А уж их стиль общения меня вооюще выносит на раз)))
Спасибо. Замечательная работа, по-моему!
-
-
29.11.2009 в 15:05С Днем Рождения, ты чудесный человек! и желаю тебе много-много переводов и много-много фиков и огромный вкусный торт!
-
-
29.11.2009 в 15:23С Днем рождения!!!
-
-
29.11.2009 в 15:27-
-
29.11.2009 в 17:04я поздравляю тебя с днем рождения, я желаю тебе всего самого лучшего в жизни, удачи, спокойствия, уверенности, уюта, надежности, беспечности, вдохновения, хорошего настроения, ярких событий, красивых встреч и путешествий
спасибо тебе за радость и удовольствие (и не верится, что прошел уже год!), спасибо за этот последний час, который я провела, смакуя каждое слово, каждую фразу
иногда бывает так, что что-то очень нравится, ложится прямо на сердце, но думаешь: вот тут я бы чуть-чуть что-то хотела видеть по-другому, так мне понравилось бы больше, так моим любимым героям стало бы лучше, сейчас сама додумаю - так вот ни одного слова в твоем труде я бы не хотела видеть иначе.
единственное чего хочется - увидеть их своими глазами, они настолько живые и настоящие, что кажется, что их можно увидеть
(но кажется дотронуться я бы не смогла))))) просто упала бы в обморок, как тру фангерл
пойду выпью за твое здоровье
-
-
29.11.2009 в 17:43Спасибо!
Это, наверно, самое лучшее, что может услышать автор - теплые слова в адрес своих героев )
monpansie
Аааа, спасибо! Ужасно приятно это слышать от тебя
А вкусный торт как раз сейчас ем
Irma~
Йожек, как всегда, великолепен )))
Спасибо
Atten
Спасибо!
неоклассицизм
единственное чего хочется - увидеть их своими глазами
(но кажется дотронуться я бы не смогла))))) просто упала бы в обморок, как тру фангерл
Даааа!!!
-
-
29.11.2009 в 18:00читать дальше
-
-
29.11.2009 в 18:08пусть у тебя будет побольше всякого вдохновляющего и веселящего, такого, чтобы хотелось помечтать... и чтоб собственные фантазии доставляли удовольствие, чтоб оно ну прямо искрилось и сверкало!!!
С тобой очень приятно иметь дело - и в смысле фиков, и вообще. Всегда радуюсь, когда вижу новые кусочки твоих фиков или тебя в он-лайне)))) Обнимаю крепко! Счастливого праздника!!!
-
-
29.11.2009 в 18:09Это моё будет - "C'est le mien".
Водблин, спутала все-таки ))))) Ладно, я к тебе с этим на днях в аську подойду, ага?
А подарок через час будет ждать тебя у меня на дневнике.
Ура! Жду
-
-
29.11.2009 в 18:13Спасибо тебе, большое-большое-большое! )))
С тобой очень приятно иметь дело - и в смысле фиков, и вообще.
Всё то же самое и тебе могу сказать ))))
-
-
29.11.2009 в 20:07С Днем Рождения!!!
Любви и счастья, творчества и вдохновения)))
-
-
29.11.2009 в 21:16у меня вопрос возник: если с Йоджи вроде все ясно, то с Шульдихом не очень: он страйт гей? или би? я его почему-то как би стала ощущать после прочтения первой части целиком. Что-то есть такое в отношении Шульдиха к Йоджи.... такое защитно-покровительственно-сниходительное что-ли
Гей-клубы Шульдихом используются как ограничитель для "чертовых баб"? и как демонстрация распространненности и обыденности гей-отношений?
про прошлое Шульдиха ничего неизвестно и двое суток секс-викенда тоже неясно с кем провел, с мальчиком, с девочкой...
в общем, интересуюсь ориентацией я)
-
-
29.11.2009 в 22:07Спасибо!
неоклассицизм
Шульдих - чистый гей. Возможно, когда-то у него и были эксперименты, но сейчас он уже давно в своей ориентации не сомневается и получает от нее большое удовольствие
Гей-клубы Шульдихом используются как ограничитель для "чертовых баб"?
Да, именно. Причем вполне конкретно: и самому есть на кого посмотреть, и Кудо отвлекаться не будет
Что-то есть такое в отношении Шульдиха к Йоджи.... такое защитно-покровительственно-сниходительное что-ли
Он себя сознательно ощущает выше, сильнее и умнее - он же паранорм и вообще "истинный ариец" )))))) А вот подсознательно - какие там у него комплексы, тайные желания и отношение к Йоджи - этого я и сама еще толком не знаю... )
-
-
29.11.2009 в 22:58Он фанфик/Йоджи/Шульдих прекрасен, невероятен, убедителен и восхитителен.
Узнаваемые, но при этом изменившиеся и иначе вопринимаемые, кусочки вместе очень органичны и цельны, в смысле, уже не кусочки. Потрясающая история: такая правильная, честная, настоящая!
А ещё мне очень понравились последние слова Конец первой части. Надеюсь дождаться вторую.
Ты сделала всем нам замечательный подарок. Спасибо. И ещё раз поздравляю.
-
-
29.11.2009 в 23:19Всего самого хорошего и в реальной и в виртуальной жизни - пусть все складывается так как желается и даже лучше.
-
-
29.11.2009 в 23:24А в человеческом обличье твой ОТР поздравляет тебя у меня на дневе! )
-
-
29.11.2009 в 23:27Тебе спасибо
И я тоже надеюсь, что вторая часть будет
cattom
Спасибо
-
-
29.11.2009 в 23:54-
-
30.11.2009 в 00:06Привет
С Днём тебя
Я очень рада, что мы пересеклись.
Спасибо за этот фик. Я его очень люблю. И буду перечитывать.
Про работу. Автор... Ну, он должен быть упруг
Желаю! Чтобы близкие радовали, ОТП вдохновлял, а жизнь давала возможности для творчества. Как-то очень официально, но пусть сбудется
-
-
30.11.2009 в 00:12Спасибо
Amadeo Alva
beside
Я очень рада, что мы пересеклись.
И я. Очень.
Надеюсь, что сотрудничество не было мучительным.
Сотрудничество было замечательным )
Спасибо!