Driver picks the music, shotgun shuts his cakehole
Плейлист тут.
Мастер-пост тут
You say it’s your birthday1.
Телефонный звонок застал Йоджи за попыткой приготовить что-то вроде нику-удона со спагетти для позднего завтрака на одну персону. Шульдих ушел на работу три часа назад, грохнув дверью в знак протеста: Йоджи отказался уступить машину, несмотря на то, что у него был свободный день. Он чувствовал легкие угрызения совести по этому поводу, но уговор есть уговор: очередь Шульдиха – завтра.
- Рё, это Мишель. Не хочешь прогуляться?
- Куда? – Йоджи прижал трубку плечом, заливая горячие макароны бульоном. Бульон был сварен по чистому наитию и вызывал серьезные опасения.
При полном отсутствии кулинарных навыков Йоджи ценил хорошую кухню, насколько позволяли жизненные обстоятельства. В попытке творения он шел от целого к частному, не наоборот – как меломан с идеальным слухом, не владеющий ни одним музыкальным инструментом.
- Для начала на Конкорд, а там посмотрим. Колесо обозрения, рождественская ярмарка, зажжение иллюминации… ну давай, соглашайся. С меня горячий шоколад и пирожные.
- Заманчиво. – Йоджи снял пробу со своего опуса и разочарованно поморщился. Эклектика себя не оправдала: спагетти требовали сыра, помидоров и, возможно, оливок; бульон кричал об отсутствии комбу и нибоши. – Но пирожные с меня. С тебя суп.
- Какой суп? – удивилась Мишель.
- Не знаю, – сказал Йоджи. – Луковый? Что-нибудь местное. Что-нибудь… настоящее.
- Хорошо. – По голосу было слышно, что Мишель улыбается. – Настоящее я тебе обещаю.
- За тобой заехать?
- Не нужно, я доберусь. Встретимся у моста Сольферино, со стороны Орсе.
Как удачно, подумал Йоджи, что в этом районе он уже бывал. Теперь бы еще выяснить, как доехать туда на машине...
Впервые за время своего пребывания в Париже он не мог посоветоваться о маршруте поездки с Шульдихом. Ну что же – есть вещи, которые мужчина должен делать сам.
- Ладно, – с невольной ухмылкой сказал он в телефон. – Договорились.
По дороге к назначенному месту он притормозил у небольшого цветочного магазинчика. Вошел, на мгновение передернувшись от запаха. Стены снаружи и изнутри были увешаны припорошенными искусственным снегом венками, а на полках вовсю цвели пуансеттии – «рождественские звезды». Немного поколебавшись, Йоджи выбрал большую срезанную герберу, ярко-пурпурную, на крепком ворсистом стебле.
Ему не пришлось долго стоять у моста одному – привычка заполнять паузы сигаретами сокращает не только время жизни, но и время ожидания. Мишель еще издали замахала рукой. Хорошо, что она заметила его первой, а то он мог ее и не узнать: на носу у нее сидели очки в стиле ретро, с приподнятыми к вискам верхними уголками, а спадающие из-под вязаного берета волосы – в пучке они почему-то казались длиннее – переливались на концах синим и красным, будто крылья какой-то райской птицы. Только вишневая помада на губах осталась прежней.
- Ты носишь очки? – удивился он.
- В свободное время ношу. На работе неудобно. По-твоему, очки – это не сексуально?
- Нет, – искренне заверил Йоджи, – я ничего такого… в смысле, очень даже да.
Они зашагали ко входу на мост. Мишель протянула руку:
- Можно, я понесу?
Йоджи сообразил, что по-прежнему держит герберу.
Он рассмеялся, извинился, удачно ввернув комплимент, и отдал ей цветок. Легкость приходила постепенными, неуклюжими, даже немного болезненными рывками – как после травмы, когда тебе наконец-то снимают гипс или тугую повязку.
Мост кончился. Они повернули и неторопливо побрели по набережной, мимо припаркованных лодок и прислоненных к деревьям велосипедов. Йоджи расстегнул куртку – день выдался теплый и одновременно свежий: дождя не было, но в воздухе носилась водяная пыль, невесомо оседая на лице. Пахло водой, кофе, чем-то сладким, парфюмерно-цветочным. И еще немного – застарелой мочой и канализацией.
На площади было ветрено и относительно безлюдно. Не переполненное пассажирами колесо бодро вращалось под аккомпанемент попсовых шлягеров. Мишель тут же потянула Йоджи к кассе.
Вместе с ними в кабинку вошла тепло одетая пара – по всей видимости, муж и жена – с ребенком лет десяти. Мишель отошла в угол. Йоджи встал чуть позади, взялся за стальной поручень, оградив ее с обеих сторон. Кабинка тронулась, оставляя внизу дорогу, разноцветные прямоугольники машин и туристических автобусов, рыжие метлы деревьев, охряно-серые дома… За изгибом стеклянной стены картинка слегка плыла. Зима в Париже. Пейзаж. Акварель.
Мишель прислонилась к Йоджи спиной, и ее берет настырно колол ему щеку, но отстраняться не хотелось. Мальчишка оживленно тараторил, не закрывая рта – не то по-немецки, не то по-русски, а может, еще на каком-то неизвестном Йоджи языке. Мужчина снимал на камеру.
Добравшись до самого верха, они на пару секунд зависли, прежде чем начать неминуемый спуск. Прямо под ногами были раскиданные как попало ломтики крыш, а дальше – горизонт и просторное, выпуклое, как мыльный пузырь, небо. Мишель выпрямилась, вытянулась в струнку, даже привстала на цыпочки, будто ей не хватало этих шестидесяти метров высоты.
- Взять тебя на руки? – спросил Йоджи. Прозвучало как шутка, но, если бы она сказала «да», он бы это сделал. Он бы сейчас что угодно для нее сделал.
Мишель рассмеялась и покачала головой.
Позже, сидя на террасе открытого кафе за чашкой горячего шоколада, он нес какую-то чушь на беспардонном франгле и чувствовал себя героем фильма категории «семейный» – из тех, что так хорошо идут дома под колу и сладкий попкорн: их не ставишь на паузу, отлучаясь в туалет, но непременно досматриваешь до конца, и улыбаешься непонятно чему на финальной песне… и забываешь на следующий день.
От реки дуло ветром. Воздух пах сыростью, мокрыми листьями, преющим мусором, свежей выпечкой, духами. Воздуха было так много, что не нужно ни с кем делить, ни у кого отбирать. Его не хотелось разбавлять сигаретным дымом – хотелось дышать так, будто имеешь на это право: набирать носом, ртом, полоскать им горло, пропускать в легкие, чтобы раскрывались там, в груди, как дивные алые бутоны...
Дышать – легко.
Они дождались сумерек и возвращались уже по залитым праздничными огнями улицам. Йоджи настоял на том, чтобы подвезти Мишель до дома, а не до станции метро, и, не дожидаясь приглашения, поднялся вместе с ней на третий этаж.
- Зайдешь? – спросила она, повернув ключ в замочной скважине.
Йоджи достал мобильник и глянул на часы. На экране висел пропущенный звонок от Шульдиха. Надо же, прослушал.
- Нет. Мне очень… Прости.
Сожаления он не испытывал – этот день все равно не мог бы стать еще лучше – только беспокойство о том, как она воспримет отказ. И еще мимолетное, смешанное со стыдом облегчение – как если бы ему предстояло решить какой-то важный вопрос, но обстоятельства заставили отложить решение.
Мишель легко поцеловала его в щеку, потом с улыбкой стерла след помады.
- В следующий раз?
- В следующий раз – обязательно. – Он притянул ее к себе и обнял. Мишель обхватила его за шею, прижалась покрепче, теплая и соблазнительно гибкая под туго подпоясанным плащом. Берет съехал ей на затылок. Йоджи понял, что второй щеке сегодня тоже достанется.
Плевать.
2.
- Я дома, – сообщил Йоджи, закрывая за собой дверь квартиры.
Ответа не последовало, хотя включенный свет говорил о том, что Шульдих где-то здесь.
Йоджи снял куртку и по старой привычке разулся у порога.
Шульдих обнаружился в комнате. Он полулежал в кресле, закинув ноги на журнальный столик, закрыв глаза, заткнув уши наушниками. В наушниках орало что-то совсем уж непотребное.
У ног его стояла початая алкогольная бутылка и стакан, а на полу рядом с креслом – нераспечатанный кейс пива. Йоджи взял бутылку, понюхал из горлышка, с интересом рассмотрел этикетку. На этикетке красовались гроздь румяных вишен и надпись «Kirshwasser».
- Это что?
Ему пришлось дернуть Шульдиха за ногу, чтобы тот очнулся, открыл глаза и вытащил один наушник. А потом повторить вопрос.
- Кирш. Крепкая штука. Коктейль из него вкусный, не пробовал? – сказал Шульдих. И тут же добавил, не дожидаясь ответа: – Но мы будем пить неразбавленный, пока кто-нибудь не свалится под стол. Точнее, пока ты не свалишься. – Он выставил длинный палец и театрально изобразил выстрел.
- Посмотрим, – возразил Йоджи. Его неведомый предок белой расы не особенно расщедрился на наследство, но то, что он оставил, Йоджи не променял бы ни на какие материальные блага: зеленые глаза, волосы светлее, чем у обычных японцев, и способность держаться на ногах даже под большим градусом. – Но спасибо за приглашение. Ты хоть ужинал?
- Пытался, – недовольно сказал Шульдих. – Эта дрянь в миске меня пугает. Не хочу идти на кухню.
- Прости, – покаялся Йоджи. – Сейчас я с ней разделаюсь.
Он принес второй стакан, заодно выплеснув в раковину свидетельство своей поварской несостоятельности, и разлил выпивку. Шульдих выключил плеер и убрал ноги со стола.
- За что пьем?
- За меня. Я сегодня большой мальчик.
Йоджи замер со стаканом в руке:
- У тебя день рожденья?
- А ты думал, у темных тварей не бывает дней рождений? – съязвил Шульдих. – Давай. Prost!
Йоджи ухмыльнулся. В первые дни совместной жизни его необъяснимо передергивало, когда Шульдих говорил по-немецки, а потом начало забавлять. В этом картавом «р» – не по-французски раскатистом, а натурально картавом – определенно есть что-то… такое. Приятно щекочущее – будто кто-нибудь играет с твоими волосами или водит пальцем по животу.
Все-таки тот мальчишка на чертовом колесе был не немцем.
Шульдих залпом махнул наполненный на два пальца стакан, не дрогнув ни единым мускулом. Йоджи последовал его примеру. Напиток горячо прокатился по горлу, оставив во рту привкус вишни с сивушной ноткой самогона.
- Запивай. – Шульдих разодрал целлофан упаковки и кинул Йоджи банку пива. С шипением вскрыл свою и надолго присосался к отверстию.
- Какой зверский способ упиться, – заметил Йоджи, устраиваясь на полу по другую сторону столика.
- Тебе не понять. Ты не тевтонец.
- Увы мне, – миролюбиво согласился Йоджи, отхлебнув из банки. – Так насчет своего еврейского происхождения ты все-таки приврал?
- Кто врёт, тому прёт. А мне тут приходится выслушивать твои идиотские комментарии, – огрызнулся Шульдих. – Отец у меня был… отец у меня еврей, а мать – чистокровная немка. Хочешь знать, что в «Майн кампф» написано про смешанные браки?
- Это же когда было, – рассеянно отмахнулся Йоджи. Кое-что он хотел бы знать, но на этот вопрос Шульдих вряд ли ответит. Еще и вспылить может, наверно. – Что-то ты сегодня не в настроении. Что-нибудь случилось?
Если подумать, тот уже несколько дней был не в настроении. В смысле, еще больше, чем обычно.
- Ничего не случилось. – Шульдих глотнул из банки и мимоходом сообщил: – Плафон в больнице.
- Кто?
- Да так, один лысый тип. Вечно шляется ко мне в магазин. Я обещал сегодня задержаться после работы, чтобы отдать ему диск Моторхэд – представляешь, ему нравятся Моторхэд…
- Не представляю. Я даже не знаю, кто это.
- Могу потом дать послушать. Хотя тебе все равно не понравится.
- Не решай за меня.
- Ладно, неважно. Позвонила медсестра из больницы – по его просьбе – сказать, чтобы я не ждал. Сердечный приступ.
- И… что? – осторожно уточнил Йоджи. – Тебя это удивило? Обеспокоило? У темных тварей не бывает проблем с сердцем?
Шульдих демонстративно промолчал. Йоджи захотелось как-то утешить его: когда тебе хорошо, хочется, чтобы и всем вокруг было хорошо.
- Если он в таком состоянии вспомнил о тебе и даже смог предупредить – значит, не так всё страшно. Сходи навести его и убедись…
- И не подумаю, – с неожиданной злостью выплюнул Шульдих. – Старый козел сам виноват во всех своих сердечных проблемах. Надо бы законодательно запретить людям влюбляться после двадцати.
- А он влюбился?
- Ага.
- В кого?
- В меня.
Йоджи фыркнул. Шульдих угрожающе сощурился:
- Ну и чего ты ржешь? По-твоему, в меня нельзя влюбиться?
- Нет, что ты, можно, конечно. – Йоджи снова плеснул в стаканы, выпил и, поморщившись, заполировал пивом. – А… за что, например?
Шульдих тоже выпил. Вытянул из кейса новую банку, рванул ключ. Пивная пена хлынула на манжет рубашки.
- Sheisse... – Шульдих расстегнул манжет и закатал рукав до локтя. Подумав, закатал и второй тоже. Йоджи, внимательно следивший за этими манипуляциями, выразительно провел указательным пальцем по груди, сверху вниз. Шульдих расстегнул пару пуговиц. Йоджи показал ему большой палец и одобрительно кивнул.
- Я красивый, – нашелся Шульдих. – И трахаюсь классно.
- Надеюсь, своему – как его там, Плафон? – надеюсь, ему ты не демонстрировал, как классно трахаешься?
- А если и так, тебе-то что?
Йоджи проигнорировал подначку. Выпивка расходилась в животе теплом, а в голове – туманом, и в этом теплом тумане было легко не замечать мелочей.
- По-твоему, этого достаточно? – спросил он.
- По-моему, хуйня это всё, – отрезал Шульдих. – Та же пьянка, только башка наутро трещит куда сильнее. Не то чтобы я пробовал, конечно.
- Когда пьешь – не думаешь, что будет наутро, – сказал Йоджи. – А кто думает, тот не пьет.
- Выпьем за это, – подытожил Шульдих.
- Давай все-таки за тебя. Погоди-ка…
Йоджи сходил за курткой и достал из кармана сувенир, купленный в белом павильончике-шале возле Триумфальной арки. Это было яблоко из муранского стекла – ярко-красное, с радужными разводами по верху, на красном же черенке, соединявшем стеклянный плод с острым стеклянным листком.
- Это что? – подозрительно осведомился Шульдих.
- Помнишь, ты мне тогда в больницу яблоко принес? Ну вот, это вроде как… окаэси. Хотел тебе на Рождество подарить, но, раз такое дело… – Йоджи пожал плечами и уселся на столик напротив него.
Шульдих повертел игрушку, рассматривая ее не то с удивлением, не то с недоверием. Потом поднял руку повыше, перевернул тыльной стороной вверх – и разжал пальцы.
Йоджи и бровью не повел. Беспокоиться было не о чем: через секунду яблоко опять лежало у Шульдиха на ладони, будто не падало. Скорость всё еще оставалась на его стороне. Гибким мускулам и тренированным рефлексам не нужны никакие щиты.
Йоджи постепенно привыкал к фокусам; большинство из них, к счастью, были вполне безобидными. Очевидно, таким способом Шульдих напоминал себе, что выше всего этого: дешевой съемной квартирки; людей, которые даже не догадывались, какую опасность он представлял бы для них еще год назад; собственной слабости. Что он по-прежнему необыкновенный.
Он положил подарок на стол, рядом с вишнями на бутылочной этикетке, изобразив что-то вроде натюрморта.
- Трогательно. Но не продумано. Где надпись «Твой навеки»? И потом, если уж тебе так втемяшилось именно яблоко, мог бы купить ароматизированную смазку.
- Сука, – весело и проникновенно сказал Йоджи. – Бери, что дают.
- Ладно, – сказал Шульдих. – Кампай?
- Кампай.
С каждым новым стаканом выпивка шла легче и приятней. Йоджи почувствовал, что губы немеют. Это всегда так: чем больше хочется поговорить, тем труднее ворочать языком. Наверно, в этом есть какой-то намек, который, однако, никогда не успеваешь уразуметь.
- Если бы я хотел тут что-то написать – написал бы «Спасибо». Никогда не думал, что скажу тебе это, но…
- Вот только не надо приписывать мне благотворительности, – перебил Шульдих. – Или считать себя особенным… в каком-нибудь лестном смысле. Я тебя выбрал из чисто деловых соображений.
- Из каких это, интересно?
- Правда хочешь знать?
- Хочу.
- Решил, что тебя надолго хватит, да и пользовать будет приятно. Ты же ромашка, Йоджи: охеренно живучий декоративный сорняк.
Спокойно, напомнил себе Йоджи. Да что он знает о тебе, в самом-то деле? Всё, что ему доступно – парочка самых свежих, самых поверхностных мыслей, и то при условии, что ты не против.
В том, как осторожно Шульдих отмеривал порцию своего яда в его стакан вина, – чтобы больно, но не насмерть – было что-то почти трогательное. Мог и не беспокоиться: однажды Йоджи уже принял смертельную дозу, и выжил, и приобрел устойчивость к этому виду оружия.
Слова – это просто слова. Просто не слушай. И тогда ничего страшного не случится.
- Подозреваю, что в твоем рабочем контракте этот пункт прописать забыли, – сдержанно проговорил он, – но ты вовсе не обязан быть ублюдком круглосуточно. Тебе полагаются выходные, отпуск, а еще – свободное время каждый день. Попробуй отдыхать – увидишь, тебе понравится.
- В каком еще контракте?
- Вот представь… – Йоджи сосредоточенно распечатал новую банку пива. – Представь, что мы с тобой не знакомы. Я тебя в первый раз вижу, ты меня в первый раз видишь. Я подхожу и спрашиваю: «Ты кто?» Хочешь, скажу, что ты сейчас подумал? Мне для этого даже мысли читать не надо.
- Ну?
- «Шульдих, телепат из Шварц». Ты немного подзадержался во времени, не находишь? – Он чуть помолчал и, все-таки не одолев мстительного искушения, добавил: – По всем трем пунктам.
Шульдих сглотнул, будто в рот ему попало горькое.
- Хотя про контракт – это я сглупил, конечно. Темные твари же не мелочатся: душу дьяволу – и дело с концом.
- Приятно осознавать, что есть твари и потемней тебя, а? – понимающе усмехнулся Шульдих. – Сам-то что бы ответил? Кто ты?
- Я… Кудо Йоджи.
- Не Ито Рё?
- Нет.
- И кто же он такой, этот Кудо Йоджи?
- Человек.
- Исчерпывающе, что и говорить. Ты правда думаешь, что сможешь жить, будто ничего не было? Со мной?
- Ты не понимаешь, – терпеливо пояснил Йоджи. – Не так, будто ничего не было… а так, будто оно закончилось. Совсем.
- Ни хрена у тебя не получится. – Шульдих тряхнул головой, так что челка упала на глаза.
Йоджи протянул руку и заправил ему волосы за покрасневшее ухо. Когда Шульдих напивался, уши у него начинали гореть. Для такого циничного засранца кожа у него была на удивление тонкая – даже, пожалуй, нежная.
Странное дело: казалось бы, со временем должно стать проще – а вот поди ж ты. Проще было раньше, в самом начале, когда отношения держались на четырех опорах, которые сам Йоджи без труда назвал в первые же дни: голод, похоть, нужда и зависимость.
Теперь появилось что-то еще. Сочувствие? Симпатия? Он больше не хотел враждовать; он был на самом деле благодарен Шульдиху и успел уже не раз убедиться, что и тому не чуждо кое-что человеческое.
Так почему же каждый шаг навстречу по-прежнему оборачивается сокращением боевой дистанции?
- Я тоже красивый. И тоже трахаюсь на отлично. У меня не может не получиться.
- Чертов понтогон, – выдохнул Шульдих, обдав его горько-сладким ароматом пива и вишни.
- Заткнись уже… пожалуйста. – Йоджи шевельнул кистью, наматывая рыжие патлы на кулак – не грубо, но и без особой осторожности. Шульдих не требовал осторожного обращения. С ним всегда было можно. – Поцелуемся?
- Я бы с удовольствием, – неожиданно мирно сказал тот. – Но, кажется, я сейчас сблевну.
Йоджи хохотнул, чертыхнулся и потащил его в ванную.
3.
Шульдих проснулся от того, что его бесцеремонно трясли за плечо. С трудом разлепив глаза, он обнаружил, что лежит в кровати, а перед ним маячит Йоджи в одних трусах.
Выглядел Йоджи примерно так, как Шульдих себя чувствовал.
- Да встаю я, встаю. Ой, бля… – Говорить было противно: губы пересохли и потрескались, как земля в пустыне, а во рту стоял привкус жеваного картона.
- Не то слово, – в тон ему согласился Йоджи.
От этого взаимопонимания почему-то сделалось легче. Шульдих взбодрился контрастным душем и заставил себя выпить чашку зеленого чая, который Йоджи держал в кухонном шкафу специально для таких случаев. На этом завтрак закончился: проглотить что-нибудь посущественней нечего было и пытаться.
Шульдих с удовольствием обошелся бы и без бритья, но отросшая за пару дней рыжая щетина вкупе с ободранными губами (боже, что он вчера делал ртом?!) и синевой на скулах придавала ему жалкий болезненный вид, а это решительно никуда не годилось.
Он достал свой Джилет Мак и с сомнением повертел его в руках. Потом положил на место и вытащил электробритву Йоджи.
- Гляди-ка, оказывается, и у психов есть инстинкт самосохранения, – заметил тот, сунув голову в дверь ванной.
- Недоносок, – бросил Шульдих.
- Твои оскорбления с каждым разом всё изысканней. До вчерашнего дня мне и в голову не приходило, что в дело можно пустить даже каталог цветочных растений.
Дверь закрылась. Шульдих подпер щеку языком и подозрительно уставился на себя в зеркало. Ну и как он вчера обозвал Йоджи?
Ах, да – ромашка… А что, верно подметил, спьяну-то. Самый настоящий ебаный цветочек: его топчут, а он улыбается. Он что думает, если весь такой прекрасный, кому-нибудь придет в голову его поберечь? Ага, конечно.
Шульдих давно понял, что жизнь – бездушная скотина, с одинаковым равнодушием пережевывающая красивых и уродливых, добрых и злых. Нет смысла быть хорошим, надо быть сильным – чтобы вскочить на эту скотину верхом и погонять. Либо ты сверху, у нее на хребте – либо снизу, под копытами. Третьего не дано.
Йоджи не хотел быть ни сверху, ни снизу. Он выходил навстречу с протянутыми руками и ласковой улыбкой – чтобы снова оказаться на обочине, в крови и дерьме.
Останавливать его Шульдих не собирался – в конце концов, каждый гробит себя, как ему больше нравится. Но и смотреть спокойно в последнее время не получалось: становилось неуютно, как в сшитом не по мерке костюме – что-то врезалось и давило во всяких интимных местах, и хотелось садануть не глядя, куда попало, просто чтобы прекратить это… прекратить так себя чувствовать.
И если «куда попало» чаще всего оказывалось в районе Йоджиных интимных мест – так это, если подумать, только справедливо.
Шульдих выключил бритву и плеснул воды на забрызганное зубной пастой зеркало.
«Никогда не думал, что скажу тебе это, но…»
Заткнись.
Отражение скривилось и обиженно задрожало в побежавших по поверхности ручейках.
Остаток вечера вспоминался обрывочно, короткими трассирующими вспышками.
Вспышка – яркий свет, белый овал унитаза перед самым лицом и мгновенно накатившие слезы: кроме шуток – это больно, когда тебя вздергивают кверху за волосы, как утопающего из воды.
Вспышка – холод на прижатых к полу лопатках, чужая ладонь под головой и слепые требовательные касания раскрытыми губами, от которых выворачивает наизнанку хуже чем от рвоты.
Вспышка – собственное голое задранное колено и насмешливо выглядывающее из-под него «SIN», черной клинописью по смуглой коже…
Шульдих вскинул руку ко рту – внутри что-то мелко задрожало и оборвалось. Так он иногда ощущал чужую акрофобию, за отсутствием собственной.
Сегодня фобии были, конечно, ни при чем, просто похмелье давало о себе знать. Сам виноват: надо же было додуматься запивать шнапс пивом, да еще на пустой желудок. Неудивительно, что его вчера так развезло.
В этом не было ничего нового: все, что с ним происходило – происходило исключительно по его собственной вине. Никому другому он не доверил бы портить себе существование.
Дверь снова приоткрылась.
- Может, подбросишь меня до работы? – спросил Йоджи.
- Тебе же только через два часа.
- Раз уж я всё равно встал, лучше приехать пораньше и с комфортом. Мысль об общественном транспорте мне сегодня как-то особенно претит.
- Ладно, одевайся, – кивнул Шульдих. – Только быстро.
Он шлепнул ладонью по стеклу и с силой потер, размазывая воду.
«Никогда не думал…»
И не думай.
Он уже застегивал пальто в прихожей – и вдруг вспомнил: сегодня никто не придет мешать ему работать. Никто не спросит, как дела, не скажет «Спорь сколько хочешь, но у Аллена есть свои преимущества перед Ломбардо, хоть он и не выдает такого бешеного ритма» или «Плохо выглядишь, Дольф. Должно быть, вчера отлично повеселился?»
Если нет Плафона – Рудольфа Ратценбергера тоже всё равно что нет. Для всех остальных он просто парень за прилавком музыкального магазина.
Йоджи прав, надо съездить в больницу. Убедиться, что старик не дышит на ладан, а потом выбросить его из головы.
- Ты иди, я догоню.
Йоджи вышел. Шульдих отыскал запечатанный в целлофан диск с альбомом Hellraiser, неизвестно зачем унесенный вчера с собой, и сунул его в карман пальто. Потом взял ключи от машины и спустился к подъезду.
Йоджи курил на улице, чуть отвернувшись и задумчиво опустив голову. Вполоборота его можно было принять за коренного парижанина: долговязый, в легкой ветровке и узких джинсах он до странности гармонично вписывался в это пепельно-серое утро. Туман, мокрые листья на асфальте, ряд неброско окрашенных авто, в котором их яркая хонда смотрелась как стриптизерша на собрании клерков… И Йоджи. Не центральный элемент картины, но важная ее деталь. Необходимая.
Шульдих махом слетел по ступенькам и сгреб его в охапку – так чтобы полные руки, и хруст нейлона под пальцами, и запах табака, крема для бритья и еще какой-то парфюмерной дряни. Потянул собачку замка – замок не поддался, Шульдих дернул сильнее.
- Эй, ты мне куртку порвешь!
- Заглохни.
Поймал губами сигарету в руке Йоджи, глубоко затянулся и выдохнул ему за воротник, туда, где под выступом кадыка начиналась яремная впадина – а потом крепко присосался к дымно пахнущей коже.
- Твою мать… – придушенно сказал Йоджи.
Шульдих отстранился, все еще стискивая в кулаке ворот его ветровки, и оглядел начинающий наливаться засос. Вот так. На каждой картине должен быть автограф.
Йоджи смотрел на него, вопросительно выгнув бровь. Это, должно быть, какой-то особенный талант – вот так приподнимать брови…
- Ты чего?
- Ничего, – сказал Шульдих. – Садись, поехали.
Он вырулил на шоссе и лихо встроился в утренний трафик. Французский стиль вождения, основанный всего на трех правилах – обгоняй, подрезай и всегда держи наготове средний палец – доставлял ему истинное удовольствие.
- Включи радио, – сказал Йоджи, поудобней устаиваясь на сиденье. – И разбуди меня, когда приедем. Если, конечно, не угробишь нас обоих по дороге.
День занимался сырой и хмурый. В просветах между домами висели тучи, а выше, над крышами, поднималось рассеянное тускло-золотое сияние. Панорама города за окнами машины казалась тяжелой, словно нарисованной на мокром картоне.
Впереди на перекрестке стояло несколько машин. Шульдих круто затормозил, почти уткнувшись в зад черному седану. Йоджи рассеянно поморщился, не открывая глаз. Искоса поглядывая на него, Шульдих даже завидовал: сам он уже которую ночь спал плохо. Винил в этом погоду, беспорядочное питание, выкуренную в клубе травку – что угодно, лишь бы не думать, отчего на самом деле так всполошился.
«Немного того, немного другого. Почти ничего – наверняка».
Кто мог искать его? С какой целью? Что лучше – сидеть тихо или, наоборот, рвануть отсюда подальше, запутывая след?
Какого черта Кроуфорд не сказал ему, что делать?!
Шульдих досадливо стукнул по рулю – сколько можно стоять? – потянулся было за сигаретами, но спазм в желудке тут же заставил передумать.
Йоджи спал, как ни в чем не бывало. Дыхание его было ровным, веки не дрожали. Интересно, что ему снится?
Йоджи снилась девушка. Шульдих мимолетно усмехнулся: с блондинкой он тогда промахнулся, оказывается – Кудо явно предпочитал брюнеток. Волосы ниже плеч, раскрашенные тушью на концах, и…
Йоджи снилась девушка. Не какая-то, а явно знакомая.
И это был вовсе не сон. Картинка слишком четкая для сна, слишком устойчивая, не чета расплывчатым ночным абрисам.
В воспоминании Йоджи обнимал девушку – чертову куклу с раскрашенными волосами – так крепко и горячо, будто нашел сестру, похищенную злодеями в раннем детстве. И в то же время осторожно, потому что…
Потому что в кармане у него лежало стеклянное яблоко.
Машины наконец-то начали разъезжаться. Шульдих нажал на газ. Седан некоторое время держался впереди, на следующем повороте разминулись.
Что он там говорил, «буду защищаться»?
Идиот. Закрываться научись, для начала.
Шульдих не понял, успели ли они переспать – но ему и неинтересно было. Неважно – по сравнению с тем, как они обнимались.
Что-то застучало в лобовое стекло. Ого, снег… Похоже, природа в этом году окончательно рехнулась: еще вчера было тепло и солнечно, а сегодня снег.
Из магнитолы доносился вкрадчивый женский голос с металлическими нотками медсестры в отделении для буйных, вещающий что-то про циклон и осадки. Хлопья грузно шлепались об окно и медленно стекали вниз, как трупики раздавленных мотыльков, оставляя за собой мокрый след. Шульдих включил дворники.
Часы на приборной панели отсчитывали время.
Через семь минут Йоджи действительно задремал. Еще через пять – по-настоящему уснул.
Шульдих подъехал к ближайшей стоянке, заглушил мотор и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Достал из кармана диск Моторхэд и опустил в прозрачную пластиковую урну.
Вот так это и начинается – с мелочей: кофе в хлипком неудобном стаканчике (о да, ожоги на пальцах – это чертовски бодрит!), музыкальный диск (не оставлять же у себя), яблоко в больницу (интересно, возьмет или выбросит?), бандана с рисунком под американский флаг (меня арестуют, если я повяжу его на голову?). А потом ты вдруг понимаешь, что тебе не всё равно – и, что самое паршивое, не можешь даже вспомнить, когда именно тебе стало не всё равно. Как будто если бы знал – отмотал бы назад.
Он сунул карточку в автомат и оплатил парковку на час. Настоящие мужчины всегда благодарят за приятно проведенное время.
Один час безмятежного сна – щедрая плата за несколько приятно проведенных месяцев.
Он от души надеялся, что Йоджи воспримет это как пощечину: жест как нельзя лучше соответствовал обстоятельствам. Шульдих всегда был бесшабашно щедр на жесты – наверно, в противовес скупости на чувства.
Прилепив билетик к ветровому стеклу, он бездумно зашагал по засыпанному мокрой порошей тротуару. Вопрос о том, оставаться или уходить с насиженного места, решился сам собой. Уже хорошо.
Хорошо.
Свободен.
Решить бы еще, куда теперь идти. Впрочем, какая разница: мир велик и населен шестью миллиардами человек, а Йоджи – один-единственный из этих шести миллиардов. Легко будет потерять его в такой толпе.
Если человек не с тобой – он больше не важен.
tbc
@темы: OTP, WK, "Другая версия"
-
-
04.12.2015 в 22:13Огосподи... я даже не знаю, что сказать.
Давайте начнем с того, что я оч давно ничего не писала и даже не переводила.
Поэтому я сейчас доперевожу Инерцию и параллельно постараюсь дописать Агорафобию - хотя бы просто чтобы вспомнить, как это делается))
И если у меня получится - тогда я подниму все свои черновики по ДВ и посмотрю, на что они годятся.
Я правда очень люблю эту историю (не говоря уж о том, как я люблю Йоджи и Шульдиха - мне иногда плакать хочется, когда я думаю, как давно, сильно и безнадежно я люблю их обоих)).
Поэтому, если у меня будет хоть какая-то возможность к ней вернуться - я это сделаю.
В крайнем случае, выложу "кусочечки и фрагментики" и расскажу своими словами, чем же всё закончилось))-
-
06.12.2015 в 17:12Ы-ы-ы-ы...
сама такая же. Год ни слова не написала, аж душа болит, потому как люблю, асисяй, а руки не доходят.
-
-
19.04.2016 в 01:34-
-
20.04.2016 в 10:00Простите. Мне тоже жаль.Я расскажу. Немножко попозже, ладно?